Школьная библиотека

- Э, брат, нехорошо, нехо-ро-шо. Тебя, как я вижу, гордынясовершенно обуяла. Что же это, уж и слова никто про тебя не смейсказать? Без критики не проживешь.

- Какая это критика?! Он издевается... Кто онтакой?

- Он драматург, - ответил Ликоспастов, - пять пьес написал. Иславный малый, ты зря злишься. Ну, конечно, обидно ему немного. Всемобидно...

- Да ведь не я же сочинял афишу? Разве я виноват в том, что уних в репертуаре Софокл и Лопе де Вега... и...

- Ты все-таки не Софокл, - злобно ухмыльнувшись, сказалЛикоспастов, - я, брат, двадцать пять лет пишу, - продолжал он, - однаковот в Софоклы не попал, - он вздохнул.....

- Ведь нельзя же иметь дело с человеком, который никого неслушает!

- Нет, он слушает. Он слушает трех лиц: Гавриила Степановича,тетушку Настасью Ивановну и Августу Авдеевну. Вот три лица на земномшаре, которые могут иметь влияние на Ивана Васильевича. Если жекто-либо другой, кроме указанных лиц, вздумает повлиять на ИванаВасильевича, он добьется только того, что Иван Васильевич поступитнаоборот.

- Но почему?!

- Он никому не доверяет.

- Но это же страшно!

- У всякого большого человека есть своифантазии, - примирительно сказал Бомбардов.....

Иначе все бы погибли до единого человека. Актеры егообожают!

Ермолай Иванович не возгордился описанным подвигом, и,напротив, какая-то мрачная тень легла на его лицо.

Ясным, твердым, звучным голосом я сообщил, что и завтракал иобедал, и отказался в категорической форме и от нарзана иклюквы.

- Тогда, может быть, пирожное? Ермолай Иванович известен навесь мир своими пирожными!..

Но я еще более звучным и сильным голосом (впоследствииБомбардов, со слов присутствующих, изображал меня, говоря: "Ну иголос, говорят, у вас был!" - "А что?" - "Хриплый, злобный, тонкий.....

- Мы хотим спасти вас от страшного вреда! - сказал ИванВасильевич. - От вернейшей опасности, караулящей вас зауглом.

Опять наступило молчание и стало настолько томительным, чтовынести его больше уж было невозможно.

Поковыряв немного обивку на кресле пальцем, я встал ираскланялся. Мне ответили поклоном все, кроме Ивана Васильевича,глядевшего на меня с изумлением. Боком я добрался до двери,споткнулся, вышел, поклонился Торопецкой, которая одним глазомглядела в "Известия", а другим на меня, Августе Менажраки, принявшейэтот поклон сурово, и вышел.....

отчаянных случаях. Или пан, или пропал. Хуже не будет, а, бывает,случались чудеса. На открытой веранде, в виду снеговых вершин, кладетКли таких безнадежных, делает им какие-то впрыскивания саркоматина,заставляет дышать кислородом, и, случалось, Кли на год удавалосьоттянуть смерть.

Через пятьдесят минут провезли Герасима Николаевича мимотеатра по его желанию, и Демьян Кузьмич рассказывал потом, что видел,как тот поднял руку и благословил театр, а потом машина ушла наБелорусско-Балтийский вокзал.

Тут лето наскочило, и пронесся слух, что Герасим Николаевичскончался.....

тебя твоя жизнь в театре..."

- Не будьте таким! - вдруг попросил я моего гостя. - Скажитемне, ведь сознаюсь вам - мне тяжело... Неужели моя пьеса такплоха?

- Ваша пьеса, - сказал Бомбардов, - хорошая пьеса. Иточка.

- Почему же, почему же произошло все это странное и страшноедля меня в кабинете? Пьеса не понравилась им?

- Нет, - сказал Бомбардов твердым голосом, - наоборот. Всепроизошло именно потому, что она им понравилась. И понравиласьчрезвычайно.

- Но Ипполит Павлович...

- Больше всего она понравилась именно ИпполитуПавловичу, - тихо, но веско, раздельно проговорил Бомбардов, и яуловил, так показалось мне, у него в глазахсочувствие.....

изображал выстрел, хлопая в ладоши, а на генеральной выстрелил вкулисе по-всамделишному. Ну, Настасье Ивановне и сделалосьдурно - она ни разу в жизни не слыхала выстрела, а ЛюдмилаСильвестровна закатила истерику. И с тех пор выстрелы прекратились. Впьесе сделали изменение, герой не стрелял, а замахивался лейкой икричал "убью тебя, негодяя!" и топал ногами, отчего, по мнению ИванаВасильевича, пьеса только выиграла. Автор бешено обиделся на театр итри года не разговаривал с директорами, но Иван Васильевич осталсятверд...

По мере того, как текла хмельная ночь, порывы мои ослабевали,и я уже не шумно возражал Бомбардову, а больше задавал вопросы.....

мысленно называл - "третьим действием". Именно сизый дым, женщина сасимметричным лицом, какой-то фрачник, отравленный дымом, иподкрадывающийся к нему с финским отточенным ножом человек с лимоннымлицом и раскосыми глазами. Удар ножом, поток крови. Бред, как видите!Чепуха! И куда отнести пьесу, в которой подобное третьедействие? Да я и не записывалпридуманное. Возникает вопрос, конечно, и прежде всего он возникает уменя самого - почему человек, закопавший самого себя в мансарде,потерпевший крупную неудачу, да еще и меланхолик (это-то я понимаю,не беспокойтесь), не сделал вторичной попытки лишить себяжизни?

Признаюсь прямо: первый опыт вызвал какое-то отвращение кэтому насильственному акту.....

я чувствовал себя как бы избитым, все время хотелось присесть ипосидеть долго и неподвижно. Такое состояние, впрочем, нередкоперемежалось впышками нервной энергии, когда хотелось двигаться,объяснять, говорить и спорить. И вот теперь я сидел в первомсостоянии. Под колпачком лампочки густо слоился дым, его всасывало вколпачок, и потом он уходил куда-то ввысь.

Мысли мои вертелись только вокруг одного - вокруг моей пьесы

С того самого дня, как прислано было Фомою Стрижом мне решающееписьмо, жизнь моя изменилась до неузнаваемости. Как будто нановородился человек, как будто и комната у него стала другая, хотя этобыла все та же комната, как будто и люди, окружающие его, сталииными, и в городе Москве он, этот человек, вдруг получил право насуществование, приобрел смысл и даже значение

rНо мысли были прикованы только к одному, к пьесе, она заполнялавсе время - даже сны, потому что снилась уже исполненной в каких-тонебывающих декорациях, снилась снятой с репертуара, сниласьпровалившейся или имеющей огромный успех.....

друг...

- ...и собутыльник!..

К теноровому хихиканью в электрической будке присоединялсяхриплый басок. Над будкой ликовало уже двеголовы.

...Антон Калошин помогает разбираться Малокрошечному ввопросах искусства. Это, впрочем, и не мудрено, ибо до работы втеатре Антон служил в пожарной команде, где играл на трубе. А не будьАнтона, Романус ручается, что кой-кто из режиссеров спутал бы, иочень просто, увертюру к "Руслану" с самым обыкновенным "Со святымиупокой"!

"Этот человек опасен, - думал я, глядя на Романуса, - опасенпо-серьезному.....