Книга "БЕСЫ". Страница 5
собираться коллективная подписка против "безобразного поступка" ВарварыПетровны, не захотевшей тотчас же прогнать генерала. В иллюстрированномжурнале явилась карикатура, в которой язвительно скопировали ВарваруПетровну, генерала и Степана Трофимовича на одной картинке, в виде трехретроградных друзей; к картинке приложены были и стихи, написанные народнымпоэтом единственно для этого случая. Замечу от себя, что действительно умногих особ в генеральских чинах есть привычка смешно говорить: "Я служилгосударю моему"... то-есть точно у них не тот же государь, как и у нас,простых государевых подданных, а особенный, ихний
Оставаться долее в Петербурге было, разумеется, невозможно, тем более, чтои Степана Трофимовича постигло окончательное fiasco. Он не выдержал и сталзаявлять о правах искусства, а над ним стали еще громче смеяться. Напоследнем чтении своем он задумал подействовать гражданским красноречием,воображая тронуть сердца и рассчитывая на почтение к своему "изгнанию". Онбесспорно согласился в бесполезности и комичности слова "отечество";согласился и с мыслию о вреде религии, но громко и твердо заявил, чтосапоги ниже Пушкина и даже гораздо. Его безжалостно освистали, так что онтут же, публично, не сойдя с эстрады, расплакался. Варвара Петровнапривезла его домой едва живого."On m'a trait[EACUTE] comme un vieux bonnetde coton!" лепетал он бессмысленно. Она ходила за ним всю ночь, давала емулавровишневых капель и до рассвета повторяла ему: "Вы еще полезны; вы ещеявитесь; вас оценят... в другом месте"
На другой же день, рано утром, явились к Варваре Петровне пять литераторов,из них трое совсем незнакомых, которых она никогда и не видывала. Сострогим видом они объявили ей, что рассмотрели дело о ее журнале и принеслипо этому делу решение. Варвара Петровна решительно никогда и никому непоручала рассматривать и решать что-нибудь о ее журнале. Решение состояло втом, чтоб она, основав журнал, тотчас же передала его им вместе скапиталами, на правах свободной ассоциации; сама же чтоб уезжала вСкворешники, не забыв захватить с собою Степана Трофимовича, "которыйустарел". Из деликатности они соглашались признавать за нею правасобственности и высылать ей ежегодно одну шестую чистого барыша. Всеготрогательнее было то, что из этих пяти человек наверное четверо не имелипри этом никакой стяжательной цели, а хлопотали только во имя "общегодела"
- Мы выехали как одурелые, - рассказывал Степан Трофимович, - я ничего немог сообразить и, помню, вс¬ лепетал под стук вагона:
"Век и Век и Лев Камбек,
Лев Камбек и Век и Век..."и чорт знает что еще такое, вплоть до самой Москвы. Только в Москвеопомнился - как будто и в самом деле что-нибудь другое в ней мог найти? О,друзья мои! - иногда восклицал он нам во вдохновении, - вы представить неможете, какая грусть и злость охватывают всю вашу душу, когда великую идею,вами давно уже и свято чтимую, подхватят неумелые и вытащут к таким жедуракам, как и сами, на улицу, и вы вдруг встречаете ее уже на толкучем,неузнаваемую, в грязи, поставленную нелепо, углом, без пропорции, безгармонии, игрушкой у глупых ребят! Нет! В наше время было не так, и мы не ктому стремились. Нет, нет, совсем не к тому. Я не узнаю ничего... Нашевремя настанет опять и опять направит на твердый путь вс¬ шатающ5ся,теперешнее. Иначе что же будет?.
VII
Тотчас же по возвращении из Петербурга, Варвара Петровна отправила другасвоего за границу: "отдохнуть"; да и надо было им расстаться на время, онаэто чувствовала. Степан Трофимович поехал с восторгом: "Там я воскресну!"восклицал он, "там, наконец, примусь за науку!" Но с первых же писем изБерлина он затянул свою всегдашнюю ноту: "Сердце разбито", писал он ВарвареПетровне, "не могу забыть ничего! Здесь, в Берлине, вс¬ напомнило мне моестарое, прошлое, первые восторги и первые муки. Где она? Где теперь ониобе? Где вы, два ангела, которых я никогда не стоил? Где сын мой,возлюбленный сын мой? Где наконец я, я сам, прежний я, стальной по силе инепоколебимый как утес, когда теперь какой-нибудь Andrejeff, unправославный шут с бородой, peut briser mon existence en deux" и т. д. и т
д. Что касается до сына Степана Трофимовича, то он видел его всего два разав своей жизни, в первый раз когда тот родился, и во второй - недавно вПетербурге, где молодой человек готовился поступить в университет. Всю жесвою жизнь мальчик, как уже и сказано было, воспитывался у теток в О-скойгубернии (на иждивении Варвары Петровны) за семьсот верст от Скворешников
Что же касается до Andrejeff, то-есть Андреева, то это был просто-за-простонаш здешний купец, лавочник, большой чудак, археолог-самоучка, страстныйсобиратель русских древностей, иногда пикировавшийся со СтепаномТрофимовичем познаниями, а главное в направлении. Этот почтенный купец, сседою бородой и в больших серебряных очках, не доплатил Степану Трофимовичучетырехсот рублей за купленные в его именьице (рядом со Скворешниками)несколько десятин лесу на сруб. Хотя Варвара Петровна и роскошно наделиласвоего друга средствами, отправляя его в Берлин, но на эти четыреста рублейСтепан Трофимович, пред поездкой, особо рассчитывал, вероятно на секретныесвои расходы, и чуть не заплакал, когда Andrejeff попросил повременить одинмесяц, имея впрочем и право на такую отсрочку, ибо первые взносы денегпроизвел все вперед чуть не за полгода, по особенной тогдашней нуждеСтепана Трофимовича. Варвара Петровна с жадностию прочла это первое письмои, подчеркнув карандашом восклицание: "где вы обе?" пометила числом изаперла в шкатулку. Он конечно вспоминал о своих обеих покойницах-женах. Вовтором полученном из Берлина письме песня варьировалась: "Работаю подвенадцати часов в сутки (хоть бы по одиннадцати, проворчала ВарвараПетровна), роюсь в библиотеках, сверяюсь, выписываю, бегаю; был упрофессоров. Возобновил знакомство с превосходным семейством Дундасовых
Какая прелесть Надежда Николаевна даже до сих пор! Вам кланяется. Молодойее муж и все три племянника в Берлине. По вечерам с молодежью беседуем дорассвета, и у нас чуть не афинские вечера, но единственно по тонкости иизяществу; вс¬ благородное: много музыки, испанские мотивы, мечтывсечеловеческого обновления, идея вечной красоты, Сикстинская Мадонна, светс прорезами тьмы, но и в солнце пятна! О, друг мой, благородный, верныйдруг! Я сердцем с вами и ваш, с одной всегда, en tout pays, и хотя бы дажеdans le pays de Makar et de ses veaux, о котором, помните, так часто мытрепеща говорили в Петербурге пред отъездом. Вспоминаю с улыбкой. Переехавграницу, ощутил себя безопасным, ощущение странное, новое, впервые послестоль долгих лет..." и т. д. и т. д
- Ну, вс¬ вздор! - решила Варвара Петровна, складывая и это письмо, - кольдо рассвета афинские вечера, так не сидит же по двенадцати часов закнигами. Спьяну что ль написал? Эта Дундасова как смеет мне посылатьпоклоны? Впрочем, пусть его погуляет..
Фраза "dans le pays de Makar et de ses veaux" означала: "куда Макар телятне гонял". Степан Трофимович нарочно глупейшим образом переводил иногдарусские пословицы и коренные поговорки на французский язык, без сомненияумея и понять и перевести лучше; но это он делывал из особого рода шику инаходил его остроумным
Но погулял он немного, четырех месяцев не выдержал и примчался вСкворешники. Последние письма его состояли из одних лишь излияний самойчувствительной любви к своему отсутствующему другу и буквально были смоченыслезами разлуки. Есть натуры чрезвычайно приживающиеся к дому, точнокомнатные собачки. Свидание друзей было восторженное. Через два дня вс¬пошло по-старому и даже скучнее старого. "Друг мой", говорил мне СтепанТрофимович через две недели, под величайшим секретом, "друг мой, я открылужасную для меня... новость: Je suis un простой приживальщик et rien deplus! Mais r-r-rien de plus!"VIII
Затем у нас наступило затишье и тянулось почти сплошь все эти девять лет
Истерические взрывы и рыдания на моем плече, продолжавшиеся регулярно,нисколько не мешали нашему благоденствию. Удивляюсь, как Степан Трофимовичне растолстел за это время. Покраснел лишь немного его нос и прибавилосьблагодушия. Мало-по-малу около него утвердился кружок приятелей, впрочем,постоянно небольшой. Варвара Петровна хоть и мало касалась кружка, но всемы признавали ее нашею патронессой. После петербургского урока онапоселилась в нашем городе окончательно; зимой жила в городском своем доме,а летом в подгородном своем имении. Никогда она не имела столько значения ивлияния, как в последние семь лет, в нашем губернском обществе, то-естьвплоть до назначения к нам нашего теперешнего губернатора. Прежнийгубернатор наш, незабвенный и мягкий Иван Осипович, приходился ей близкимродственником и был когда-то ею облагодетельствован. Супруга его трепеталапри одной мысли не угодить Варваре Петровне, а поклонение губернскогообщества дошло до того, что напоминало даже нечто греховное. Было, сталобыть, хорошо и Степану Трофимовичу. Он был членом клуба, осанистопроигрывал и заслужил почет, хотя многие смотрели на него только как на"ученого". Впоследствии, когда Варвара Петровна позволила ему жить в другомдоме, нам стало еще свободнее. Мы собирались у него раза по два в неделю;бывало весело, особенно когда он не жалел шампанского. Вино забиралось влавке того же Андреева. Расплачивалась по счету Варвара Петровна каждыеполгода, и день расплаты почти всегда бывал днем холерины. Стариннейшимчленом кружка был Липутин, губернский чиновник, человек уже немолодой,большой либерал и в городе слывший атеистом. Женат он был во второй раз на
