Книга "БЕСЫ". Страница 6
молоденькой и хорошенькой, взял за ней приданое и кроме того имел трехподросших дочерей. Всю семью держал в страхе божием и взаперти, былчрезмерно скуп и службой скопил себе домик и капитал. Человек былбеспокойный, при том в маленьком чине; в городе его мало уважали, а ввысшем круге не принимали. К тому же он был явный и не раз уже наказанныйсплетник, и наказанный больно, раз одним офицером, а в другой раз почтеннымотцом семейства, помещиком. Но мы любили его острый ум, любознательность,его особенную злую веселость. Варвара Петровна не любила его, но он всегдакак-то умел к ней подделаться
Не любила она и Шатова, всего только в последний год ставшего членомкружка. Шатов был прежде студентом и был исключен после одной студентскойистории из университета; в детстве же был учеником Степана Трофимовича, ародился крепостным Варвары Петровны, от покойного камердинера ее ПавлаФедорова, и был ею облагодетельствован. Не любила она его за гордость инеблагодарность, и никак не могла простить ему, что он по изгнании изуниверситета не приехал к ней тотчас же; напротив, 4аже на тогдашнеенарочное письмо ее к нему ничего не ответил и предпочел закабалиться ккакому-то цивилизованному купцу учить детей. Вместе с семьей этого купца онвыехал за границу, скорее в качестве дядьки, чем гувернера; но уж оченьхотелось ему тогда за границу. При детях находилась еще и гувернантка,бойкая русская барышня, поступившая в дом тоже пред самым выездом ипринятая более за дешевизну. Месяца через два купец ее выгнал "за вольныемысли". Поплелся за нею и Шатов, и в скорости обвенчался с нею в Женеве
Прожили они вдвоем недели с три, а потом расстались как вольные и ничем несвязанные люди; конечно, тоже и по бедности. Долго потом скитался он одинпо Европе, жил бог знает чем; говорят, чистил на улицах сапоги и в каком-топорте был носильщиком. Наконец, с год тому назад вернулся к нам в родноегнездо и поселился со старухой теткой, которую и схоронил через месяц. Ссестрой своею Дашей, тоже воспитанницей Варвары Петровны, жившею у нейфавориткой на самой благородной ноге, он имел самые редкие и отдаленныесношения. Между нами был постоянно угрюм и не разговорчив; но изредка,когда затрогивали его убеждения, раздражался болезненно и был оченьневоздержен на язык. "Шатова надо сначала связать, а потом уж с нимрассуждать", шутил иногда Степан Трофимович; но он любил его. За границейШатов радикально изменил некоторые из прежних социалистических своихубеждений и перескочил в противоположную крайность. Это было одно из техидеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идеяи тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться снею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходитпотом как бы в последних корчах под свалившимся на них и на половину совсемуже раздавившим их камнем. Наружностью Шатов вполне соответствовал своимубеждениям: он был неуклюж, белокур, космат, низкого роста, с широкимиплечами, толстыми губами, с очень густыми, нависшими белобрысыми бровями, снахмуренным лбом, с неприветливым, упорно потупленным и как бы чего-тостыдящимся взглядом. На волосах его вечно оставался один такой вихор,который ни за что не хотел пригладиться и стоял торчком. Лет ему былодвадцать семь или двадцать восемь. "Я не удивляюсь более, что жена от негосбежала", отнеслась Варвара Петровна однажды, пристально к немуприглядевшись. Старался он одеваться чистенько, несмотря на чрезвычайнуюсвою бедность. К Варваре Петровне опять не обратился за помощию, апробивался чем бог пошлет; занимался и у купцов. Раз сидел в лавке, потомсовсем-было уехал на пароходе с товаром, приказчичьим помощником, нозаболел пред самою отправкой. Трудно представить себе, какую нищетуспособен он был переносить, даже и не думая о ней вовсе. Варвара Петровнапосле его болезни переслала ему секретно и анонимно сто рублей. Он разузналоднако же секрет, подумал, деньги принял и пришел к Варваре Петровнепоблагодарить. Та с жаром приняла его, но он и тут постыдно обманул ееожидания: просидел всего пять минут, молча, тупо уставившись в землю иглупо улыбаясь, и вдруг, не дослушав ее, и на самом интересном местеразговора, встал, поклонился как-то боком, косолапо, застыдился в прах,кстати уж задел и грохнул об пол ее дорогой, наборный рабочий столик,разбил его и вышел едва живой от позора. Липутин очень укорял его потом зато, что он не отвергнул тогда с презрением эти его рублей, как от бывшейего деспотки-помещицы, и не только принял, а еще благодарить потащился. Жилон уединенно, на краю города, и не любил, если кто-нибудь даже из насзаходил к нему. На вечера к Степану Трофимовичу являлся постоянно и брал унего читать газеты и книги
Являлся на вечера и еще один молодой человек, некто Виргинский, здешнийчиновник, имевший некоторое сходство с Шатовым, хотя повидимому исовершенно противоположный ему во всех отношениях; но это тоже был"семьянин". Жалкий и чрезвычайно тихий молодой человек впрочем лет ужетридцати, с значительным образованием, но больше самоучка. Он был беден,женат, служил и содержал тетку и сестру своей жены. Супруга его, да и вседамы были самых последних убеждений, но вс¬ это выходило у них несколькогрубовато, именно, тут была "идея, попавшая на улицу", как выразилсякогда-то Степан Трофимович по другому поводу. Они вс¬ брали из книжек, и попервому даже слуху из столичных прогрессивных уголков наших, готовы быливыбросить за окно вс¬, что угодно, лишь бы только советовали выбрасывать
M-me Виргинская занималась у нас в городе повивальною профессией; в девицахона долго жила в Петербурге. Сам Виргинский был человек редкой чистотысердца, и редко я встречал более честный душевный огонь. "Я никогда,никогда не отстану от этих светлых надежд", говаривал он мне с сияющимиглазами. О "светлых надеждах" он говорил всегда тихо, с сладостию,полушепотом, как бы секретно. Он был довольно высокого роста, ночрезвычайно тонок и узок в плечах, с необыкновенно жиденькими, рыжеватогооттенка волосиками. Все высокомерные насмешки Степана Трофимовича наднекоторыми из его мнений он принимал кротко, возражал же ему иногда оченьсерьезно и во многом ставил его втупик. Степан Трофимович обращался с нимласково, да и вообще ко всем нам относился отечески
- Все вы из "недосиженных", - шутливо замечал он Виргинскому, - всеподобные вам, хотя в вас, Виргинский, я и не замечал той огра-ни-чен-ности,какую встречал в Петербурге chez ces s[EACUTE]minairistes, но вс¬-таки вы"недосиженные". Шатову очень хотелось бы высидеться, но и он недосиженный
- А я? - спрашивал Липутин
- А вы просто золотая средина, которая везде уживется... по-своему
Липутин обижался
Рассказывали про Виргинского и, к сожалению, весьма достоверно, что супругаего, не пробыв с ним и году в законном браке, вдруг объявила ему, что онотставлен и что она предпочитает Лебядкина. Этот Лебядкин, какой-тозаезжий, оказался потом лицом весьма подозрительным и вовсе даже не былотставным штабс-капитаном, как сам титуловал себя. Он только умел крутитьусы, пить и болтать самый неловкий вздор, какой только можно вообразитьсебе. Этот человек пренеделикатно тотчас же к ним переехал, обрадовавшисьчужому хлебу, ел и спал у них, и стал наконец третировать хозяина свысока
Уверяли, что Виргинский, при объявлении ему женой отставки, сказал ей:"Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь уважаю", но вряд ли всамом деле произнесено было такое древне-римское изречение; напротив,говорят, навзрыд плакал. Однажды, недели две после отставки, все они, всем"семейством", отправились за город, в рощу кушать чай вместе с знакомыми
Виргинский был как-то лихорадочно-весело настроен и участвовал в танцах; новдруг и без всякой предварительной ссоры схватил гиганта Лебядкина,канканировавшего соло, обеими руками за волосы, нагнул и начал таскать егос визгами, криками и слезами. Гигант до того струсил, что даже не защищалсяи вс¬ время, как его таскали, почти не прерывал молчания; но после таскиобиделся со всем пылом благородного человека. Виргинский всю ночь наколенях умолял жену о прощении; но прощения не вымолил, потому что вс¬-такине согласился пойти извиниться пред Лебядкиным; кроме того, был обличен вскудости убеждений и в глупости; последнее потому, что, объясняясь сженщиной, стоял на коленях. Штабс-капитан вскоре скрылся и явился опять внашем городе только в самое последнее время, с своею сестрой и с новымицелями; но о нем впереди. Немудрено, что бедный "семьянин" отводил у насдушу и нуждался в нашем об5стве. О домашних делах своих он никогда впрочему нас не высказывался. Однажды только, возвращаясь со мною от СтепанаТрофимовича, заговорил было отдаленно о своем положении, но тут же, схвативменя за руку, пламенно воскликнул:- Это ничего; это только частный случай; это нисколько, нисколько непомешает "общему делу"!Являлись к нам в кружок и случайные гости; ходил жидок Лямшин, ходилкапитан Картузов. Бывал некоторое время один любознательный старичок, нопомер. Привел-было Липутин ссыльного ксендза Слоньцевского, и некотороевремя его принимали по принципу, но потом и принимать не стали
IX
Одно время в городе передавали о нас, что кружок наш рассадниквольнодумства, разврата и безбожия; да и всегда крепился этот слух. А междутем у нас была одна самая невинная, милая, вполне русская веселенькаялиберальная болтовня. "Высший либерализм" и "высший либерал", то-естьлиберал без всякой цели, возможны только в одной России. СтепануТрофимовичу, как и всякому остроумному человеку, необходим был слушатель, икроме того необходимо было сознание о том, что он исполняет высший долг
