Книга "БЕСЫ". Страница 18
что я давно уже угадал про себя эту главную тайну его и видел вс¬ насквозь
По глубочайшему тогдашнему моему убеждению, обнаружение этой тайны, этойглавной заботы Степана Трофимовича, не прибавило бы ему чести, и потому я,как человек еще молодой, несколько негодовал на грубость чувств его и нанекрасивость некоторых его подозрений. Сгоряча, - и признаюсь, от скукибыть конфидентом, - я, может быть, слишком обвинял его. По жестокости моейя добивался его собственного признания предо мною во всем, хотя впрочем идопускал, что признаваться в иных вещах пожалуй и затруднительно. Он тожеменя насквозь понимал, то-есть ясно видел, что я понимаю его насквозь идаже злюсь на него, и сам злился на меня за то, что я злюсь на него ипонимаю его насквозь. Пожалуй раздражение мое было мелко и глупо; новзаимное уединение чрезвычайно иногда вредит истинной дружбе. С известнойточки он верно понимал некоторые стороны своего положения и даже весьматонко определял его в тех пунктах, в которых таиться не находил нужным
- О, такова ли она была тогда! - проговаривался он иногда мне о ВарвареПетровне. - Такова ли она была прежде, когда мы с нею говорили... Знаете ливы, что тогда она умела еще говорить? Можете ли вы поверить, что у неетогда были мысли, свои мысли. Теперь вс¬ переменилось! Она говорит, что вс¬это одна только старинная болтовня! Она презирает прежнее... Теперь онакакой-то приказчик, эконом, ожесточенный человек, и вс¬ сердится..
- За что же ей теперь сердиться, когда вы исполнили ее требование? возразил я ему
Он тонко посмотрел на меня
- Cher ami, если б я не согласился, она бы рассердилась ужасно, ужа-а-сно!но вс¬-таки менее чем теперь, когда я согласился
Этим словечком своим он остался доволен, и мы роспили в тот вечербутылочку. Но это было только мгновение; на другой день он был ужаснее иугрюмее чем когда-либо
Но всего более досадовал я на него за то, что он не решался даже пойтисделать необходимый визит приехавшим Дроздовым, для возобновлениязнакомства, чего, как слышно, они и сами желали, так как спрашивали уже онем, о чем и он тосковал каждодневно. О Лизавете Николаевне он говорил скаким-то непонятным для меня восторгом. Без сомнения, он вспоминал в нейребенка, которого так когда-то любил; но кроме того он, неизвестно почему,воображал, что тотчас же найдет подле нее облегчение всем своим настоящиммукам и даже разрешит свои важнейшие сомнения. В Лизавете Николаевне онпредполагал встретить какое-то необычайное существо. И вс¬-таки к ней нешел, хотя и каждый день собирался, Главное было в том, что мне самомуужасно хотелось тогда быть ей представленным и отрекомендованным, в чем могя рассчитывать единственно на одного лишь Степана Трофимовича. Чрезвычайно2печатление производили на меня тогда частые встречи мои с нею, разумеетсяна улице, - когда она выезжала прогуливаться верхом, в амазонке и напрекрасном коне, в сопровождении так называемого родственника ее, красивогоофицера, племянника покойного генерала Дроздова. Ослепление моепродолжалось одно лишь мгновение, и я сам очень скоро потом сознал всюневозможность моей мечты, - но хоть мгновение, а оно существовалодействительно, а потому можно себе представить, как негодовал я иногда в товремя на бедного друга моего за его упорное затворничество
Все наши еще с самого начала были официально предуведомлены о том, чтоСтепан Трофимович некоторое время принимать не будет и просит оставить егов совершенном покое. Он настоял на циркулярном предуведомлении, хотя я иотсоветывал. Я же и обошел всех, по его просьбе, и всем наговорил, чтоВарвара Петровна поручила нашему "старику" (так все мы между собою звалиСтепана Трофимовича) какую-то экстренную работу, привести в порядоккакую-то переписку за несколько лет; что он заперся, а я ему помогаю, и пр
и пр. К одному только Липутину я не успел зайти и вс¬ откладывал, - авернее сказать, я боялся зайти. Я знал вперед, что он ни одному слову моемуне поверит, непременно вообразит себе, что тут секрет, который собственноот него одного хотят скрыть, и только что я выйду от него, тотчас жепустится по всему городу разузнавать и сплетничать. Пока я вс¬ это себепредставлял, случилось так, что я нечаянно столкнулся с ним на улице
Оказалось, что он уже обо всем узнал от наших, мною только чтопредуведомленных. Но, странное дело, он не только не любопытствовал и нерасспрашивал о Степане Трофимовиче, а напротив сам еще прервал меня, когдая стал было извиняться, что не зашел к нему раньше, и тотчас же перескочилна другой предмет. Правда, у него накопилось что рассказать; он был вчрезвычайно возбужденном состоянии духа и обрадовался тому, что поймал вомне слушателя. Он стал говорить о городских новостях, о приездегубернаторши "с новыми разговорами", об образовавшейся уже в клубеоппозиции, о том, что все кричат о новых идеях, и как это ко всем пристало,и пр., пр. Он проговорил с четверть часа, и так забавно, что я не моготорваться. Хотя я терпеть его не мог, но сознаюсь, что у него был дарзаставить себя слушать и особенно когда он очень на что-нибудь злился
Человек этот, по-моему, был настоящий и прирожденный шпион. Он знал вовсякую минуту все самые последние новости и всю подноготную нашего города,преимущественно по части мерзостей, и дивиться надо было, до какой степенион принимал к сердцу вещи, иногда совершенно до него не касавшиеся. Мневсегда казалось, что главною чертой его характера была зависть. Когда я, втот же вечер, передал Степану Трофимовичу о встрече утром с Липутиным и онашем разговоре, - тот, к удивлению моему, чрезвычайно взволновался и задалмне дикий вопрос: "знает Липутин или нет". Я стал ему доказывать, чтовозможности не было узнать так скоро, да и не от кого; но Степан Трофимовичстоял на своем:- Вот верьте или нет, - заключил он под конец неожиданно, - а я убежден,что ему не только уже известно вс¬ со всеми подробностями о нашемположении, но что он и еще что-нибудь сверх того знает, что-нибудь такое,чего ни вы, ни я еще не знаем, а, может быть, никогда и не узнаем, илиузнаем, когда уже будет поздно, когда уже нет возврата!.
Я промолчал, но слова эти на многое намекали. После того, целых пять днеймы ни слова не упоминали о Липутине; мне ясно было, что Степан Трофимовичочень жалел о том, что обнаружил предо мною такие подозрения ипроговорился
II
Однажды поутру, - то-есть на седьмой или восьмой день после того как СтепанТрофимович согласился стать женихом, - часов около одиннадцати, когда яспешил, по обыкновению, к моему скорбному другу, дорогой произошло со мнойприключение
Я встретил Кармазинова, "великого писателя", как величал его Липутин
Кармазинова я читал с детства. Его повести и рассказы известны всемупрошлому и даже нашему поколению; я же упивался ими; они были наслаждениеммоего отрочества и моей молодости. Потом я несколько охладел к его перу;повести с направлением, которые он вс¬ писал в последнее время, мне уже нетак понравились, как первые, первоначальные его создания, в которых былостолько непосредственной поэзии; а самые последние сочинения его так дажевовсе мне не нравились
Вообще говоря, если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом деле,все эти наши господа таланты средней руки, принимаемые по обыкновению прижизни их чуть не за гениев, - не только исчезают чуть не бесследно и как-товдруг из памяти людей, когда умирают, но случается, что даже и при жизниих, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором онидействовали, - забываются и пренебрегаются всеми непостижимо скоро. Как-тоэто вдруг у нас происходит, точно перемена декорации на театре. О, тутсовсем не то, что с Пушкиными, Гоголями, Мольерами, Вольтерами, со всемиэтими деятелями, приходившими сказать свое новое слово! Правда и то, что исами эти господа таланты средней руки, на склоне почтенных лет своих,обыкновенно самым жалким образом у нас исписываются, совсем даже и незамечая того. Нередко оказывается, что писатель, которому долго приписываличрезвычайную глубину идей и от которого ждали чрезвычайного и серьезноговлияния на движение общества, обнаруживает под конец такую жидкость и такуюкрохотность своей основной идейки, что никто даже и не жалеет о том, что онтак скоро умел исписаться. Но седые старички не замечают того и сердятся
Самолюбие их, именно под конец их поприща, принимает иногда размеры,достойные удивления. Бог знает, за кого они начинают принимать себя. - покрайней мере за богов. Про Кармазинова рассказывали, что он дорожит связямисвоими с сильными людьми и с обществом высшим чуть не больше души своей
Рассказывали, что он вас встретит, обласкает, прельстит, обворожит своимпростодушием, особенно если вы ему почему-нибудь нужны и, уж разумеется,если вы предварительно были ему зарекомендованы. Но при первом князе, припервой графине, при первом человеке, которого он боится, он почтетсвященнейшим долгом забыть вас с самым оскорбительным пренебрежением, какщепку, как муху, тут же, когда вы еще не успели от него выйти; он серьезносчитает это самым высоким и прекрасным тоном. Несмотря на полную выдержку исовершенное знание хороших манер, он до того, говорят, самолюбив, до такойистерики, что никак не может скрыть своей авторской раздражительности дажеи в тех кругах общества, где мало интересуются литературой. Если жеслучайно кто-нибудь озадачивал его своим равнодушием, то он обижалсяболезненно и старался отмстить
