Школьная библиотека

прелестная ручка, а за нею и уста супруги заградили пламенные излиянияпокаянных речей рыцарски деликатного, но ослабленного умилением человека

Все видели на лице ее счастье. Она шла с открытым видом и в великолепномкостюме. Казалось, она была на верху желаний; праздник - цель и венец ееполитики - был осуществлен. Проходя до своих мест, пред самою эстрадой, обаЛембке раскланивались и отвечали на поклоны. Они тотчас же были окружены

Предводительша встала им навстречу... Но тут случилось одно скверноенедоразумение: оркестр ни с того ни с сего грянул туш, - не какой-нибудьмарш, а просто столовый туш, как у нас в клубе за столом, когда наофициальном обеде пьют чье-нибудь здоровье. Я теперь знаю, что об этомпостарался Лямшин в своем качестве распорядителя, будто бы в честь входящих"Лембок". Конечно он мог всегда отговориться тем, что сделал по глупостиили по чрезмерной ревности... Увы, я еще не знал тогда, что они оботговорках уже не заботились и с сегодняшним днем вс¬ заканчивали. Но тушемне кончилось: вместе с досадным недоумением и улыбками публики вдруг вконце залы и на хорах раздалось ура, тоже как бы в честь Лембке. Голосовбыло немного, но, признаюсь, они продолжались некоторое время. ЮлияМихайловна вспыхнула, глаза ее засверкали. Лембке остановился у своегоместа и, обернувшись в сторону кричавших, величественно и строго оглядывалзалу... Его поскорее посадили. Я опять со страхом приметил на его лице туопасную улыбку, с которою он стоял вчера поутру в гостиной своей супруги исмотрел на Степана Трофимовича, прежде чем к нему подошел. Мне показалось,что и теперь в его лице какое-то зловещее выражение и, что хуже всего,несколько комическое, - выражение существа, приносящего так-и-быть себя вжертву, чтобы только угодить высшим целям своей супруги... Юлия Михайловнанаскоро поманила меня к себе и пошептала, чтоб я бежал к Кармазинову иумолял его начинать. И вот только что я успел повернуться, произошла другаямерзость, но только гораздо сквернее первой. На эстраде, на пустой эстраде,куда до сей минуты обращались все взоры и все ожидания и где только ивидели небольшой стол, пред ним стул, а на столе стакан воды на серебряномподносике, - на пустой эстраде вдруг мелькнула колоссальная фигура капитанаЛебядкина во фраке и в белом галстуке. Я так был поражен, что не поверилглазам своим. Капитан, казалось, сконфузился и приостановился в углубленииэстрады. Вдруг в публике послышался крик: "Лебядкин! ты?" Глупая краснаярожа капитана (он был совершенно пьян) при, этом оклике раздвинуласьширокою тупою улыбкой. Он поднял руку, потер ею лоб, тряхнул своею мохнатоюголовой и, как будто решившись на вс¬, шагнул два шага вперед и - вдругфыркнул смехом, не громким, но заливчатым, дл8нным, счастливым, от которогозаколыхалась вся его дебелая масса и съежились глазки. При этом виде чутьне половина публики засмеялась, двадцать человек зааплодировали. Публикасерьезная мрачно переглядывалась; вс¬ однако продолжалось не болееполуминуты. На эстраду вдруг взбежали Липутин с своим распорядительскимбантом и двое слуг; они осторожно подхватили капитана под руки, а Липутинчто-то пошептал ему. Капитан нахмурился, пробормотал: "А ну, коли так",махнул рукой, повернул к публике свою огромную спину и скрылся спровожатыми. Но мгновение спустя, Липутин опять вскочил на эстраду. Нагубах его была самая сладчайшая из всегдашних его улыбок, обыкновеннонапоминающих уксус с сахаром, а в руках листок почтовой бумаги. Мелкими, ночастыми шагами подошел он к переднему краю эстрады

- Господа, - обратился он к публике, - по недосмотру произошло комическоенедоразумение, которое и устранено; но я с надеждою взял на себя поручениеи глубокую, самую почтительную просьбу одного из местных здешних нашихстихотворцев... Проникнутый гуманною и высокою целью... несмотря на свойвид... тою самою целью, которая соединила нас всех... отереть слезы бедныхобразованных девушек нашей губернии... Этот господин, то-есть я хочусказать, этот здешний поэт... при желании сохранить инкогнито... оченьжелал бы видеть свое стихотворение прочитанным пред началом бала..

то-есть, я хотел сказать, чтения. Хотя это стихотворение не в программе ине входит... потому что полчаса как доставлено... но нам (кому нам? Я словов слово привожу эту отрывистую и сбивчивую речь) показалось, что позамечательной наивности чувства, соединенного с замечательною тожевеселостью, стихотворение могло бы быть прочитано, то-есть не как нечтосерьезное, а как нечто подходящее к торжеству... Одним словом, к идее..

Тем более, что несколько строк... и хотел просить разрешенияблагосклоннейшей публики

- Читайте! - рявкнул голос в конце залы

- Так читать-с?- Читайте, читайте! - раздалось много голосов

- Я прочту-с, с позволения публики, - покривился опять Липутин вс¬ с тою жесахарною улыбкой. Он вс¬-таки как бы не решался, и мне даже показалось, чтоон в волнении. При всей дерзости этих людей вс¬-таки иногда ониспотыкаются. Впрочем семинарист не споткнулся бы, а Липутин вс¬ жепринадлежал к обществу прежнему

- Я предупреждаю, то-есть имею честь предупредить, что это вс¬-таки не точтоб ода, как писались прежде на праздники, а это почти так-сказать шутка,но при несомненном чувстве, соединенном с игривою веселостью и так-сказатьпри самореальнейшей правде

- Читай, читай!Он развернул бумажку. Разумеется, его никто не успел остановить. К тому же,он являлся с своим распорядительским бантом. Звонким голосом онпродекламировал:- Отечественной гувернантке здешних мест от поэта с праздника.

Здравствуй, здравствуй, гувернантка!

Веселись и торжествуй.

Ретроградка иль Жорж-Зандка,

Вс¬ равно теперь ликуй!- Да это Лебядкина! Лебядкина и есть! - отозвалось несколько голосов

Раздался смех и даже аплодисмент, хотя и немногочисленный.

Учишь ты детей сопливых

По-французски букварю

И подмигивать готова,

Чтобы взял, хоть понмарю!- Ура! ура!

Но в наш век реформ великих

Не возьмет и пономарь;

Надо, барышня, "толиких",

Или снова за букварь

- Именно, именно, вот это реализм, без "толиких" ни шагу!

Но теперь, когда, пируя,

Мы собрали капитал,

И приданое, танцуя,

Шлем тебе из этих зал,

Ретроградка иль Жорж-Зандка,

Вс¬ равно, теперь ликуй!

Ты с приданым гувернантка,

Плюй на вс¬ и торжествуй!Признаюсь, я не верил ушам своим. Тут была такая явная наглость, чтовозможности не было извинить Липутина даже глупостью. А Липутин уж как былне глуп. Намерение было ясное, для меня по крайней мере: как будтоторопились беспорядком. Некоторые стихи этого идиотского стихотворения,например самый последний, были такого рода, что никакая глупость не моглабы его допустить. Липутин, кажется, и сам почувствовал, что слишком многовзял на себя: совершив свой подвиг, он так опешил от собственной дерзости,что даже не уходил с эстрады и стоял, как будто желая что-то еще прибавить

Он верно предполагал, что выйдет как-нибудь в другом роде; но даже кучкабезобразников, аплодировавшая во время выходки, вдруг замолкла, тоже как быопешившая. Глупее всего, что многие из них приняли всю выходку патетически,т.-е. вовсе не за пасквиль, а действительно за реальную правду насчетгувернантки, за стишки с направлением. Но излишняя развязность стиховпоразила наконец и их. Что же до всей публики, то вся зала не только быласкандализована, но видимо обиделась. Я не ошибаюсь, передавая впечатление

Юлия Михайловна говорила потом, что еще мгновение, и она бы упала вобморок. Один из самых наипочтеннейших старичков поднял свою старушку и обавышли из залы под провожавшими их тревожными взглядами публики. Кто знает,может быть пример увлек бы и еще некоторых, если бы в ту минуту не явилсяна эстраду сам Кармазинов, во фраке и в белом галстуке и с тетрадью в руке

Юлия Михайловна обратила на него восторженный взгляд, как на избавителя..

Но я уже был за кулисами; мне надо было Липутина

- Это вы нарочно! - проговорил я, хватая его в негодовании за руку

- Я ей богу никак не думал, - скорчился он тотчас же, начиная лгать иприкидываться несчастным; - стишки только что сейчас принесли, я и подумал,что как веселая шутка..

- Вовсе вы этого не подумали. Неужто вы находите эту бездарную дряньвеселою шуткой?- Да-с, нахожу-с

- Вы просто лжете, и вовсе вам не сейчас принесли. Вы сами это сочинили с