Школьная библиотека

Тело лежало в этой канавке. Оно было одето и убрано, седая голова былаотрезана прочь, приставлена к туловищу, а под голову убийца подложилподушку. Он не сознался; был лишен дворянства, чина и сослан в работу надвадцать лет. Все время, как я жил с ним, он был в превосходнейшем, ввеселейшем расположении духа. Это был взбалмошный, легкомысленный,нерассудительный в высшей степени человек, хотя совсем не глупец. Я никогдане замечал в нем какой-нибудь особенной жестокости. Арестанты презирали егоне за преступление, о котором не было и помину, а за дурь, за то, что неумел вести себя. В разговорах он иногда вспоминал о своем отце. Раз, говорясо мной о здоровом сложении, наследственном в их семействе, он прибавил:"Вот родитель мой, так тот до самой кончины своей не жаловался ни на какуюболезнь". Такая зверская бесчувственность, разумеется, невозможна. Этофеномен; тут какой-нибудь недостаток сложения, какое-нибудь телесное инравственное уродство, еще не известное науке, а не просто преступление

Разумеется, я не верил этому преступлению. Но люди из его города, котоBедолжны были знать все подробности его истории, рассказывали мне все егодело. Факты были до того ясны, что невозможно было не верить

Арестанты слышали, как он кричал однажды ночью во сне: "Держи его,держи! Голову-то ему руби, голову, голову!.. "

Арестанты почти все говорили ночью и бредили. Ругательства, воровскиеслова, ножи, топоры чаще всего приходили им в бреду на язык. "Мы народбитый, - говорили они, - у нас нутро отбитое, оттого и кричим по ночам"

Казенная каторжная крепостная работа была не занятием, а обязанностью:арестант отработывал свой урок или отбывал законные часы работы и шел вострог. На работу смотрели с ненавистью. Без своего особого, собственногозанятия, которому бы он предан был всем умом, всем расчетом своим, человекв остроге не мог бы жить. Да и каким способом весь этот народ, развитой,сильно поживший и желавший жить, насильно сведенный сюда в одну кучу,насильно оторванный от общества и от нормальной жизни, мог бы ужиться здесьнормально и правильно, своей волей и охотой? От одной праздности здесьразвились бы в нем такие преступные свойства, о которых он прежде не имел ипонятия. Без труда и без законной, нормальной собственности человек неможет жить, развращается, обращается в зверя. И потому каждый в остроге,вследствие естественной потребности и какого-то чувства самосохранения,имел свое мастерство и занятие. Длинный летний день почти весь наполнялсяказенной работой; в короткую ночь едва было время выспаться. Но зимойарестант, по положению, как только смеркалось, уже должен быть заперт востроге. Что же делать в длинные, скучные часы зимнего вечера? И потомупочти каждая казарма, несмотря на запрет, обращалась в огромную мастерскую

Собственно труд, занятие не запрещались; но строго запрещалось иметь присебе, в остроге, инструменты, а без этого невозможна была работа. Ноработали тихонько, и, кажется, начальство в иных случаях смотрело на это неочень пристально. Многие из арестантов приходили в острог ничего не зная,но учились у других и потом выходили на волю хорошими мастеровыми. Тут былии сапожники, и башмачники, и портные, и столяры, и слесаря, и резчики, изолотильщики. Был один еврей, Исай Бумштейн, ювелир, он же и ростовщик. Всеони трудились и добывали копейку. Заказы работ добывались из города. Деньгиесть чеканенная свобода, а потому для человека, лишенного совершенносвободы, они дороже вдесятеро. Если они только брякают у него в кармане, онуже вполовину утешен, хотя бы и не мог их тратить. Но деньги всегда и вездеможно тратить, тем более что запрещенный плод вдвое слаще. А в каторгеможно было даже иметь и вино. Трубки были строжайше запрещены, но все ихкурили. Деньги и табак спасали от цинготной и других болезней. Работа жеспасала от преступлений: без работы арестанты поели бы друг друга, какпауки в склянке. Несмотря на то, и работа и деньги запрещались. Нередко поночам делались внезапные обыски, отбиралось все запрещенное, и - как нипрятались деньги, а все-таки иногда попадались сыщикам. Вот отчасти почемуони и не береглись, а вскорости пропивались; вот почему заводилось востроге и вино. После каждого обыска виноватый, кроме того, что лишалсявсего своего состояния, бывал обыкновенно больно наказан. Но, после каждогообыска, тотчас же пополнялись недостатки, немедленно заводились новые вещи,и все шло по-старому. И начальство знало об этом, и арестанты не роптали нанаказания, хотя такая жизнь похожа была на жизнь поселившихся на гореВезувии

Кто не имел мастерства, промышлял другим образом. Были способыдовольно оригинальные. Иные промышляли, например, одним перекупством, апродавались иногда такие вещи, что и в голову не могло бы прийтикому-нибудь за стенами острога не только покупать и продавать их, но дажесчитать вещами. Но каторга была очень бедна и чрезвычайно промышленна

Последняя тряпка была в цене и шла в какое-нибудь дело. По бедности же иденьги в остроге имели совершенно другую цену, чем на воле. За большой исложный труд платилось грошами. Некоторые с успехом промышлялиростовщичеством. Арестант, замотавшийся и разорившийся, нес последние своивещи ростовщику и получал от него несколько медных денег за ужасныепроценты. Если он не выкупал эти вещи в срок, то они безотлагательно ибезжалостно продавались; ростовщичество до того процветало, что принималисьпод залог даже казенные смотровые вещи, как-то: казенное белье, сапожныйтовар и проч., - вещи, необходимые всякому арестанту во всякий момент. Нопри таких закладах случался и другой оборот дела, не совсем, впрочем,неожиданный: заложивший и получивший деньги немедленно, без дальнихразговоров, шел к старшему унтер-офицеру, ближайшему начальнику острога,доносил о закладе смотровых вещей, и они тотчас же отбирались у ростовщикаобратно, даже без доклада высшему начальству. Любопытно, что при этоминогда даже не было и ссоры: ростовщик молча и угрюмо возвращал чтоследовало и даже как будто сам ожидал, что так будет. Может быть, он не могне сознаться в себе, что на месте закладчика и он бы так сделал. И потомуесли ругался иногда потом, то без всякой злобы, а так только, для очисткисовести

Вообще все воровали друг у друга ужасно. Почти у каждого был свойсундук с замком, для хранения казенных вещей. Это позволялось; но сундукине спасали. Я думаю, можно представить, какие были там искусные воры. Уменя один арестант, искренно преданный мне человек (говорю это без всякойнатяжки), украл Библию, единственную книгу, которую позволялось иметь накаторге; он в тот же день мне сам сознался в этом, не от раскаяния, ножалея меня, потому что я ее долго искал. Были целовальники, торговавшиевином и быстро обогащавшиеся. Об этой продаже я скажу когда-нибудьособенно; она довольно замечательна. В остроге было много пришедших законтрабанду, и потому нечего удивляться, каким образом, при таких осмотрахи конвоях, в острог приносилось вино. Кстати: контрабанда, по характерусвоему, какое-то особенное преступление. Можно ли, например, представитьсебе, что деньги, выгода, у иного контрабандиста играют второстепеннуюроль, стоят на втором плане? А между тем бывает именно так. Контрабандистработает по страсти, по призванию. Это отчасти поэт. Он рискует всем, идетна страшную опасность, хитрит, изобретает, выпутывается; иногда дажедействует по какому-то вдохновению. Это страсть столь же сильная, как икартежная игра. Я знал в остроге одного арестанта, наружностью размераколоссального, но до того кроткого, тихого, смиренного, что нельзя былопредставить себе, каким образом он очутился в остроге. Он был до тогонезлобив и уживчив, что все время своего пребывания в остроге ни с кем непоссорился. Но он был с западной границы, пришел за контрабанду и,разумеется, не мог утерпеть и пустился проносить вино. Сколько раз его заэто наказывали, и как он боялся розог! Да и самый пронос вина доставлял емусамые ничтожные доходы. От вина обогащался только один антрепренер. Чудаклюбил искусство для искусства. Он был плаксив как баба и сколько раз,бывало, после наказания, клялся и зарекался не носить контрабанды. Смужеством он преодолевал себя иногда по целому месяцу, но наконец все-такине выдерживал... Благодаря этим-то личностям вино не оскудевало в остроге

Наконец, был еще один доход, хотя не обогащавший арестантов, нопостоянный и благодетельный. Это подаяние. Высший класс нашего общества неимеет понятия, как заботятся о "несчастных" купцы, мещане и весь народ наш

Подаяние бывает почти беспрерывное и почти всегда хлебом, сайками икалачами, гораздо реже деньгами. Без этих подаяний, во многих местах,арестантам, особенно подсудимым, которые содержатся гораздо строже решоных,было бы слишком трудно. Подаяние религиозно делится арестантами поровну

Если недостанет на всех, то калачи разрезаются поровну, иногда даже нашесть частей, и каждый заключенный непременно получает себе свой кусок

Помню, как я в первый раз получил денежное подаяние. Это было скоро поприбытии моем в острог. Я возвращался с утренней работы один, с конвойным

Навстречу мне прошли мать и дочь, девочка лет десяти, хорошенькая, какангельчик. Я уже видел их раз. Мать была солдатка, вдова. Ее муж, молодойсолдат, был под судом и умер в госпитале, в арестантской палате, в товремя, когда и я там лежал больной. Жена и дочь приходили к нему прощаться;обе ужасно плакали. Увидя меня, девочка закраснелась, пошептала что-томатери; та тотчас же остановилась, отыскала в узелке четверть копейки идала ее девочке. Та бросилась бежать за мной... "На, "несчастный", возьмиХриста ради копеечку! " - кричала она, забегая вперед меня и суя мне в рукимонетку. Я взял ее копеечку, и девочка возвратилась к матери совершеннодовольная. Эту копеечку я долго берег у себя

II

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Первый месяц и вообще начало моей острожной жизни живо представляютсятеперь моему воображению. Последующие мои острожные годы мелькают в