Школьная библиотека

половины острога; теперь же стояла пустая. Он схватил ее обеими руками ивзмахнул над нами. Еще немного, и он бы раздробил нам головы. Несмотря нато что убийство или намерение убить грозило чрезвычайными неприятностямивсему острогу: начались бы розыски, обыски, усиление строгостей, а потомуарестанты всеми силами старались не доводить себя до подобных общихкрайностей, - несмотря на это, теперь все притихли и выжидали. Ни одногослова в защиту нас! Ни одного крика на Газина! - до такой степени быласильна в них ненависть к нам! Им, видимо, приятно было наше опасноеположение... Но дело кончилось благополучно; только что он хотел опуститьсельницу, кто-то крикнул из сеней:

- Газин! Вино украли!.

Он грохнул сельницу на пол и как сумасшедший бросился из кухни

- Ну, бог спас! - говорили меж собой арестанты. И долго потом ониговорили это

Я не мог узнать потом, было ли это известие о краже вина справедливое,или кстати придуманное, нам во спасение

Вечером, уже в темноте, перед запором казарм, я ходил около паль, итяжелая грусть пала мне на душу, и никогда после я не испытывал такойгрусти во всю мою острожную жизнь. Тяжело переносить первый день заточения,где бы то ни было: в остроге ли, в каземате ли, в каторге ли... Но, помню,более всего занимала меня одна мысль, которая потом неотвязчивопреследовала меня во все время моей жизни в остроге, - мысль отчастинеразрешимая, неразрешимая для меня и теперь: это о неравенстве наказанияза одни и те же преступления. Правда, и преступление нельзя сравнять одно сдругим, даже приблизительно. Например: и тот и другой убили человека;взвешены все обстоятельства обоих дел; и по тому и по другому делу выходитпочти одно наказание. А между тем, посмотрите, какая разница впреступлениях. Один, например, зарезал человека так, за ничто, за луковицу:вышел на дорогу, зарезал мужика проезжего, а у него-то и всего одналуковица. "Что ж, батька! Ты меня посылал на добычу: вон я мужика зарезал ивсего-то луковицу нашел". - "Дурак! Луковица - ан копейка! Сто душ - столуковиц, вот те и рубль!" (острожная легенда). А другой убил, защищая отсладострастного тирана честь невесты, сестры, дочери. Один убил побродяжничеству, осаждаемый целым полком сыщиков, защищая свою свободу,жизнь, нередко умирая от голодной смерти; а другой режет маленьких детей изудовольствия резать, чувствовать на своих руках их теплую кровь,насладиться их страхом, их последним голубиным трепетом под самым ножом. Ичто же? И тот и другой поступают в ту же каторгу. Правда, есть вариация всроках присуждаемых наказаний. Но вариаций этих сравнительно немного; авариаций в одном и том же роде преступлений - бесчисленное множество. Чтохарактер, то вариация. Но положим, что примирить, сгладить эту разницуневозможно, что это своего рода неразрешимая задача - квадратура круга,положим так! Но если б даже это неравенство и не существовало, - посмотритена другую разницу, на разницу в самых последних наказаниях... Вот человек,который в каторге чахнет, тает как свечка; и вот другой, который допоступления в каторгу и не знал даже, что есть на свете такая развеселаяжизнь, такой приятный клуб разудалых товарищей. Да, приходят в острог итакие. Вот, например, человек образованный, с развитой совестью, ссознанием, сердцем. Одна боль собственного его сердца, прежде всякихнаказаний, убьет его своими муками. Он сам себя осудит за свое преступлениебеспощаднее, безжалостнее самого грозного закона. А вот рядом с ним другой,который даже и не подумает ни разу о совершенном им убийстве, во всюкаторгу. Он даже считает себя правым. А бывают и такие, которые нарочноделают преступления, чтоб только попасть в каторгу и тем избавиться отнесравненно более каторжной жизни на воле. Там он жил в последней степениунижения, никогда не наедался досыта и работал на своего антрепренера сутра до ночи; а в каторге работа легче, чем дома, хлеба вдоволь, и такого,какого он еще и не видывал; по праздникам говядина, есть подаяние, естьвозможность заработать копейку. А общество? Народ продувной, ловкий,всезнающий; и вот он смотрит на своих товарищей с почтительным изумлением;он еще не видал таких; он считает их самым высшим обществом, которое толькоможет быть в свете. Неужели наказание для этих двух одинаковочувствительно? Но, впрочем, что заниматься неразрешимыми вопросами! Бьетбарабан, пора по казармам

IV

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Началась последняя поверка. После этой поверки запирались казармы,каждая особым замком, и арестанты оставлялись запертыми вплоть до рассвета

Поверка производилась унтер-офицером с двумя солдатами. Для этогоарестантов выстраивали иногда на дворе, и приходил караульный офицер. Ночаще вся эта церемония происходила домашним образом: поверяли по казармам

Так было и теперь. Поверяющие часто ошибались, обсчитывались, уходили ивозвращались снова. Наконец бедные караульные досчитались до желанной цифрыи заперли казарму. В ней помещалось человек до тридцати арестантов, сбитыхдовольно тесно на нарах. Спать было еще рано. Каждый, очевидно, должен былчем-нибудь заняться

Из начальства в казарме оставался только один инвалид, о котором я ужеупоминал прежде. В каждой казарме тоже был старший из арестантов,назначаемый самим плац-майором, разумеется, за хорошее поведение. Оченьчасто случалось, что и старшие в свою очередь попадались в серьезныхшалостях; тогда их секли, немедленно разжаловали в младшие и замещалидругими. В нашей казарме старшим оказался Аким Акимыч, который, к удивлениюмоему, нередко покрикивал на арестантов. Арестанты отвечали ему обыкновеннонасмешками. Инвалид был умнее его и ни во что не вмешивался, а если ислучалось ему шевелить когда языком, то не более как из приличия, дляочистки совести. Он молча сидел на своей койке и тачал сапоги. Арестанты необращали на него почти никакого внимания

В этот первый день моей острожной жизни я сделал одно наблюдение ивпоследствии убедился, что оно верно. Именно: что все не арестанты, кто быони ни были, начиная с непосредственно имеющих связь с арестантами, как-то:конвойных, караульных солдат, до всех вообще, имевших хоть какое-нибудьдело с каторжным бытом, - как-то преувеличенно смотрят на арестантов. Точноони каждую минуту в беспокойстве, что арестант нет-нет да и бросится накого-нибудь из них с ножом. Но 2о всего замечательнее - сами арестантысознавали, что их боятся, и это, видимо, придавало им что-то вроде куражу

А между тем самый лучший начальник для арестантов бывает именно тот,который их не боится. Да и вообще, несмотря на кураж, самим арестантамгораздо приятнее, когда к ним имеют доверие. Этим их можно даже привлечь ксебе. Случалось в мое острожное время, хотя и чрезвычайно редко, чтокто-нибудь из начальства заходил в острог без конвоя. Надо было видеть, какэто поражало арестантов, и поражало с хорошей стороны. Такой бесстрашныйпосетитель всегда возбуждал к себе уважение, и если б даже действительномогло случиться что-нибудь дурное, то при нем бы оно не случилось

Внушаемый арестантами страх повсеместен, где только есть арестанты, и,право, не знаю, отчего он собственно происходит. Некоторое основание он,конечно, имеет, начиная с самого наружного вида арестанта, признанногоразбойника; кроме того, всякий, подходящий к каторге, чувствует, что всяэта куча людей собралась здесь не своею охотою и что, несмотря ни на какиемеры, живого человека нельзя сделать трупом: он останется с чувствами, сжаждой мщения и жизни, с страстями и с потребностями удовлетворить их

Несмотря на то, я положительно уверен, что бояться арестантов все-такинечего. Не так легко и не так скоро бросается человек с ножом на другогочеловека. Одним словом, если и возможна опасность, если она и бывает когда,то, по редкости подобных несчастных случаев, можно прямо заключить, что онаничтожна. Разумеется, я говорю теперь только об арестантах решоных, изкоторых даже многие рады, что добрались наконец до острога (до того хорошабывает иногда жизнь новая!), а следовательно, расположены жить спокойно имирно; да, кроме того, и действительно беспокойным из своих сами не дадутмного куражиться. Каждый каторжный, как бы он смел и дерзок ни был, боитсявсего в каторге. Подсудимый же арестант - другое дело. Этот действительноспособен броситься на постороннего человека так, ни за что, единственнопотому, например, что ему завтра должно выходить к наказанию; а еслизатеется новое дело, то, стало быть, отдаляется и наказание. Тут естьпричина, цель нападения: это - "переменить свою участь" во что бы то нистало и как можно скорее. Я даже знаю один странный психологической случайв этом роде

У нас в остроге, в военном разряде, был один арестант, из солдатиков,не лишенный прав состояния, присланный года на два в острог по суду,страшный фанфарон и замечательный трус. Вообще фанфаронство и трусостьвстречаются в русском солдате чрезвычайно редко. Наш солдат смотрит всегдатаким занятым, что если б и хотел, то ему бы некогда было фанфаронить. Ноесли уж он фанфарон, то почти всегда бездельник и трус. Дутов (фамилияарестанта) отбыл наконец свой коротенький срок и вышел опять в линейныйбатальон. Но так как все ему подобные, посылаемые в острог для исправления,окончательно в нем балуются, то обыкновенно и случается так, что они, побывна воле не более двух-трех недель, поступают снова под суд и являются вострог обратно, только уж не на два или на три года, а во "всегдашний"разряд, на пятнадцать или на двадцать лет. Так и случилось. Недели черезтри по выходе из острога, Дутов украл из-под замка; сверх того, нагрубил и