Школьная библиотека

- Да на работу, Михаил Васильич, перво-наперво в мастерскую надоть, засмеется себе... То есть душа человек! Одно слово душа!

- И не нажить такого! - прибавляет кто-нибудь из слушателей

III

ПРОДОЛЖЕНИЕ7

Я заговорил теперь о наказаниях, равно как и об разных исполнителяхэтих интересных обязанностей, собственно потому, что, переселясь вгоспиталь, подучил только тогда и первое наглядное понятие обо всех этихделах. До тех пор я знал об этом только понаслышке. В наши две палатысводились все наказанные шпицрутенами подсудимые из всех батальонов,арестантских отделений и прочих военных команд, расположенных в нашемгороде и во всем его округе. В это первое время, когда я ко всему, чтосовершалось кругом меня, еще так жадно приглядывался, все эти странные дляменя порядки, все эти наказанные и готовившиеся к наказанию естественнопроизводили на меня сильнейшее впечатление. Я был взволнован, смущен ииспуган. Помню, что тогда же я вдруг и нетерпеливо стал вникать во всеподробности этих новых явлений, слушать разговоры и рассказы Dа эту темудругих арестантов, сам задавал им вопросы, добивался решений. Мне желалось,между прочим, знать непременно все степени приговоров и исполнений, всеоттенки этих исполнений, взгляд на все это самих арестантов; я старалсявообразить себе психологическое состояние идущих на казнь. Я сказал уже,что перед наказанием редко кто бывает хладнокровен, не исключая даже и тех,которые уже предварительно были много и неоднократно биты. Тут вообщенаходит на осужденного какой-то острый, но чисто физический страх,невольный и неотразимый, подавляющий все нравственное существо человека. Яи потом, во все эти несколько лет острожной жизни, невольно приглядывался ктем из подсудимых, которые, пролежав в госпитале после первой половинынаказания и залечив свои спины, выписывались из госпиталя, чтобы назавтраже выходить остальную половину назначенных по конфирмации палок. Эторазделение наказания на две половины случается всегда по приговору лекаря,присутствующего при наказании. Если назначенное по преступлению числоударов большое, так что арестанту всего разом не вынести, то делят ему эточисло на две, даже на три части, судя по тому, что скажет доктор во времяуже самого наказания, то есть может ли наказуемый продолжать идти сквозьстрой дальше, или это будет сопряжено с опасностью для его жизни

Обыкновенно пятьсот, тысяча и даже полторы тысячи выходят разом; но еслиприговор в две, в три тысячи, то исполнение делится на две половины и дажена три. Те, которые, залечив после первой половины свою спину, выходили изгоспиталя, чтоб идти под вторую половину, в день выписки и накануне бывалиобыкновенно мрачны, угрюмы, неразговорчивы. Замечалась в них некотораяотупелость ума, какая-то неестественная рассеянность. В разговоры такойчеловек не пускается и больше молчит; любопытнее всего, что с таким и самиарестанты никогда не говорят и не стараются заговаривать о том, что егоожидает. Ни лишнего слова, ни утешения; даже стараются и вообще-то маловнимания обращать на такого. Это, конечно, лучше для подсудимого. Бываютисключения, как вот, например, Орлов, о котором я уже рассказывал. Послепервой половины наказания он только на то и досадовал, что спина его долгоне заживает и что нельзя ему поскорее выписаться, чтоб скорей выходитьостальные удары, отправиться с партией в назначенную ему ссылку и бежать сдороги. Но этого развлекала цель, и бог знает, что у него на уме. Это быластранная и живучая натура. Он был очень доволен, в сильно возбужденномсостоянии, хотя и подавлял свои ощущения. Дело в том, что он еще передпервой половиной наказания думал, что его не выпустят из-под палок и что ондолжен умереть. До него доходили уже разные слухи о мерах начальства, ещекогда он содержался под судом; он уже и тогда готовился к смерти. Но,выходив первую половину, он ободрился. Он явился в госпиталь избитый дополусмерти; я еще никогда не видал таких язв; но он пришел с радостью всердце, с надеждой, что останется жив, что слухи были ложные, что его вотвыпустят же теперь из-под палок, так что теперь, после долгого содержанияпод судом, ему уже начинали мечтаться дорога, побег, свобода, поля илеса... Через два дня после выписки из госпиталя он умер в том жегоспитале, на прежней же койке, не выдержав второй половины. Но я ужеупоминал об этом

---

7 Все, что я пишу здесь о наказаниях и казнях, было в мое время

Теперь, я слышал, все это изменилось и изменяется. (Прим. автора)

И, однако, те же арестанты, которые проводили такие тяжелые дни и ночиперед самым наказанием, переносили самую казнь мужественно, не исключая исамых малодушных. Я редко слышал стоны даже в продолжение первой ночи по ихприбытии, нередко даже от чрезвычайно тяжело избитых; вообще народ умеетпереносить боль. Насчет боли я много расспрашивал. Мне иногда хотелосьопределенно узнать, как велика эта боль, с чем ее, наконец, можно сравнить?Право, не знаю, для чего я добивался этого. Одно только помню, что не изпраздного любопытства. Повторяю, я был взволнован и потрясен. Но у кого яни спрашивал, я никак не мог добиться удовлетворительного для меня ответа

Жжет, как огнем палит, - вот все, что я мог узнать, и это был единственныйу всех ответ. Жжет, да и только. В это же первое время, сойдясь поближе сМ-м, я расспрашивал и его. "Больно, - отвечал он, - очень, а ощущение жжет, как огнем; как будто жарится спина на самом сильном огне". Однимсловом, все показывали в одно слово. Впрочем, помню, я тогда же сделал одностранное замечание, за верность которого особенно не стою; но общностьприговора самих арестантов сильно его поддерживает: это то, что розги, еслидаются в большом количестве, самое тяжелое наказание из всех у насупотребляемых. Казалось бы, что это с первого взгляда нелепо и невозможно

Но, однако же, с пятисот, даже с четырехсот розог можно засечь человека досмерти; а свыше пятисот почти наверно. Тысячи розог не вынесет разом дажечеловек самого сильнейшего сложения. Между тем пятьсот палок можноперенести безо всякой опасности для жизни. Тысячу палок может вынести, безопасения за жизнь, даже и не сильного сложения человек. Даже с двух тысячпалок нельзя забить человека средней силы и здорового сложения. Арестантывсе говорили, что розги хуже палок. "Розги садче, - говорили они, - мукибольше". Конечно, розги мучительнее палок. Они сильнее раздражают, сильнеедействуют на нервы, возбуждают их свыше меры, потрясают свыше возможности

Я не знаю, как теперь, но в недавнюю старину были джентльмены, которымвозможность высечь свою жертву доставляла нечто, напоминающее маркиз деСада и Бренвилье. Я думаю, что в этом ощущении есть нечто такое, отчего уэтих джентльменов замирает сердце, сладко и больно вместе. Есть люди, кактигры жаждущие лизнуть крови. Кто испытал раз эту власть, это безграничноегосподство над телом, кровью и духом такого же, как сам, человека, так жесозданного, брата по закону Христову; кто испытал власть и полнуювозможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее насебе образ божий, тот уже поневоле как-то делается не властен в своихощущениях. Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается,наконец, в болезнь. Я стою на том, что самый лучший человек может огрубетьи отупеть от привычки до степени зверя. Кровь и власть пьянят: развиваютсязагрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладкисамые ненормальные явления. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, авозврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становитсядля него уже почти невозможен. К тому же пример, возможность такогосвоеволия действуют и на все общество заразительно: такая властьсоблазнительна. Общество, равнодушно смотрящее на такое явление, уже самозаражено в своем основании. Одним словом, право телесного наказания, данноеодному над другим, есть одна из язв общества, есть одно из самых сильныхсредств для уничтожения в нем всякого зародыша, всякой попыткигражданственности и полное основание к непременному и неотразимому егоразложению

Палачом гнушаются же в обществе, но палачом-джентльменом далеко нет

Только недавно высказалось противное мнение, но высказалось еще только вкнигах, отвлеченно. Даже те, которые высказывают его, не все еще успелизатушить в себе эту потребность самовластия. Даже всякий фабрикант, всякийантрепренер непременно должен ощущать какое-то раздражительное удовольствиев том, что его работник зависит иногда весь, со всем семейством своим,единственно от него. Это наверно так; не так скоро поколение отрывается оттого, что сидит в нем наследственно; не так скоро отказывается человек оттого, что вошло в кровь его, передано ему, так сказать, с матерним молоком

Не бывает таких скороспелых переворотов. Сознать вину и родовой грех ещемало, очень мало; надобно совсем от него отучиться. А это не так скороделается

Я заговорил о палаче. Свойства палача в зародыше находятся почти вкаждом современном человеке. Но не равно развиваются звериные свойствачеловека. Если же в ком-нибудь они пересиливают в своем развитии все другиеего свойства, то такой человек, конечно, становится ужасным и безобразным

Палачи бывают двух родов: одни бывают добровольные, другие - подневольные,обязанные. Добровольный палач, конечно, во всех отношениях нижеподневольного, которым, однако, так гнушается народ, гнушается до ужаса, догадливости, до безотчетного, чуть не мистического страха. Откуда же этотпочти суеверный страх к одному палачу и такое равнодушие, чуть не одобрениек другому? Бывают примеры до крайности странные: я знавал людей дажедобрых, даже честных, даже уважаемых в обществе, и между тем они, например,не могли хладнокровно перенести, если наказуемый не кричит под розгами, немолит и не просит о пощаде. Наказуемые должны непременно кричать и молить опощаде. Так принято; это считается и приличным и необходимым, и когдаоднажды жертва не хотела кричать, то исполнитель, которого я знал и который