Книга "Портрет". Страница 8
созданья, уже заключенная в душе самого художника. Последний предмет вкартине был им проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. Вездеуловлена была эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которуювидит только один глаз художника-создателя и которая выходит углами укопииста. Видно было, как все извлеченное из внешнего мира художникзаключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремилего одной согласной, торжественной песнью. И стало ясно даже непосвященным,какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией сприроды. Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, котороюневольно были объяты все, вперившие глаза на картину, - ни шелеста, низвука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей ичудесней отделялась от всего и вся превратилась наконец в один миг, плодналетевшей с небес на художника мысли, миг, к которому вся жизньчеловеческая есть одно только приготовление. Невольные слезы готовы былипокатиться по лицам посетителей, окруживших картину. Казалось, все вк1ы,все дерзкие, неправильные уклонения вкуса слились в какой -то безмолвныйгимн божественному произведению
Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед картиною, и наконец,когда мало-помалу посетители и знатоки зашумели и начали рассуждать одостоинстве произведения и когда наконец обратились к нему с просьбоюобъявить свои мысли, он пришел в себя; хотел принять равнодушный,обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелыххудожников, вроде следующего: "Да, конечно, правда, нельзя отнять талантаот художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же,что касается до главного..." И вслед за этим прибавить, разумеется, такиепохвалы, от которых бы не поздоровилось никакому художнику. Хотел этосделать, но речь умерла на устах его, слезы и рыдания нестройно вырвались вответ, и он как безумный выбежал из залы
С минуту, неподвижный и бесчувственный, стоял он посреди своейвеликолепной мастерской. Весь состав, вся жизнь его была разбужена в одномгновение, как будто молодость возвратилась к нему, как будто потухшиеискры таланта вспыхнули снова. С очей его вдруг слетела повязка. Боже! ипогубить так безжалостно лучшие годы своей юности; истребить, погаситъискру огня, может быть, теплившегося в груди, может быть, развившегося бытеперь в величии и красоте, может быть, также исторгнувшего бы слезыизумления и благодарности! И погубить все это, погубить без всякой жалости!Казалось, как будто в эту минуту разом и вдруг ожили в душе его тенапряжения и порывы, которые некогда были ему знакомы. Он схватил кисть иприблизился к холсту. Пот усилия проступил на его лице; весь обратился он водно желание и загорелся одною мыслию: ему хотелось изобразить отпадшегоангела. Эта идея была более всего согласна с состоянием его души. Но увы!фигуры его, позы, группы, мысли ложились принужденно и несвязпо. Кисть егои воображение слишком уже заключились в одну мерку, и бессильный порывпреступить границы и оковы, им самим на себя наброшенные, уже отзывалсянеправильностию и ошибкою. Он пренебрег утомительную, длинную лестницупостепенных сведений и первых основных законов будущего великого. Досадаего проникла. Он велел вынесть прочь из своей мастерской все последниепроизведенья, все безжизненные модные картинки, все портреты гусаров, дам истатских советников. Заперся один в своей комнате, не велел никого впускатьи весь погрузился в работу. Как терпеливый юноша, как ученик, сидел он засвоим трудом. Но как беспощадно-неблагодарно было все то, что выходилоиз-под его кисти! На каждом шагу он был останавливаем незнанием самыхпервоначальных стихий; простой, незначащий механизм охлаждал весь порыв истоял неперескочимым порогом для воображения. Кисть невольно обращалась кзатверженным формам, руки складывались на один заученный манер, голова несмела сделать необыкновенного поворота, даже самые складки платьяотзывались вытверженным и не хотели повиноваться и драпироваться нанезнакомом положении тела. И он чувствовал, он чувствовал и видел это сам!
"Но точно ли был у меня талант? - сказал он наконец, - не обманулся лия?" И, произнесши эти слова, он подошел к прежним своим произведениям,которые работались когда-то так чисто, так бескорыстно, там, в беднойлачужке на уединенном Васильевском острову, вдали людей, изобилия и всякихприхотей. Он подошел теперь к ним и стал внимательно рассматривать их все,и вместе с ними стала представать в его памяти вся прежняя бедная жизньего. "Да, - проговорил он отчаянно, - у меня был талант. Везде, на всемвидны его признаки и следы..."
Он остановился и вдруг затрясся всем телом: глаза его встретились снеподвижно вперившимися на него глазами. Это был тот необыкновенныйпортрет, который он купил на Щукином дворе. Все время он был закрыт,загроможден другими картинами и вовсе вышел у него из мыслей. Теперь же,как нарочно, когда были вынесены все модные портреты и картины, наполнявшиемастерскую, он выглянул наверх вместе с прежними произведениями егомолодости. Как вспомнил он всю странную его историю, как вспомнил, чтонекоторым образом он, этот странный портрет, был причиной его превращенья,что денежный клад, полученный им таким чудесным образом, родил в нем всесуетные побужденья, погубившие его талант, - почти бешенство готово быловорваться к нему в душу. Он в ту ж минуту велел вынести прочь ненавистныйпортрет. Но душевное волненье оттого не умирилось: все чувства и весьсостав были потрясены до дна, и он узнал ту ужасную муку, которая, какпоразительное исключение, является иногда в природе, когда талант слабыйсилится выказаться в превышающем его размере и не может выказаться; тумуку, которая в юноше рождает великое, но в перешедшем за грань мечтанийобращается в бесплодную жажду; ту страшную муку, которая делает человекаспособным на ужасные злодеяния. Им овладела ужасная зависть, зависть добешенства. Желчь проступала у него на лице, когда он видел произведение,носившее печать таланта. Он скрежетал зубами и пожирал его взоромвасилиска. В душе его возродилось самое адское намерение, какое когда-либопитал человек, и с бешеною силою бросился он приводить его в исполнение. Онначал скупать все лучшее, что только производило художество. Купившикартину дорогою ценою, осторожно приносил в свою комнату и с бешенствомтигра на нее кидался, рвал, разрывал ее, изрезывал в куски и топтал ногами,сопровождая смехом наслажденья. Бесчисленные собранные им богатствадоставляли ему все средства удовлетворять этому адскому желанию. Онразвязал все свои золотые мешки и раскрыл сундуки. Никогда ни одно чудовищеневежества не истребило столько прекрасных произведений, сколько истребилэтот свирепый мститель. На всех аукционах, куда только показывался он,всякий заранее отчаивался в приобретении художественного создания
Казалось, как будто разгневанное небо нарочно послало в мир этот ужасныйбич, желая отнять у него всю его гармонию. Эта ужасная страсть набросилакакой-то страшный колорит на него: вечная желчь присутствовала на лице его
Хула на мир и отрицание изображалось само собой в чертах его. Казалось, внем олицетворился тот страшный демон, которого идеально изобразил Пушкин
Кроме ядовитого слова и вечного порицанья, ничего не произносили его уста
Подобно какой-то гарпии, попадался он на улице, и все его даже знакомые,завидя его издали, старались увернуться и избегнуть такой встречи, говоря,что она достаточна отравить потом весь день
К счастию мира и искусств, такая напряженная и насильственная жизнь немогла долго продолжаться: размер страстей был слишком неправилен иколоссален для слабых сил ее. Припадки бешенства и безумия началиоказываться чаще, и наконец все это обратилось в самую ужасную болезнь
Жестокая горячка, соединенная с самою быстрою чахоткою, овладела им таксвирепо, что в три дня оставалась от него одна тень только. К этомуприсоединились все признаки безнадежного сумасшествия. Иногда несколькочеловек не могли удержать его. Ему начали чудиться давно забытые, живыеглаза необыкновенного портрета, и тогда бешенство его было ужасно. Вселюди, окружавшие его постель, казались ему ужасными портретами. Он двоился,четверился в его глазах; все стены казались увешаны портретами, вперившимив него свои неподвижные, живые глаза. Страшные портреты глядели с потолка,с полу, комната расширялась и продолжалась бесконечно, чтобы более вместитьэтих непо4вижных глаз. Доктор, принявший на себя обязанность его пользоватьи уже несколько наслышавшийся о странной его истории, старался всеми силамиотыскать тайное отношение между грезившимися ему привидениями ипроисшествиями его жизни, но ничего не мог успеть. Больной ничего непонимал и не чувствовал, кроме своих терзаний, и издавал одни ужасные воплии непонятные речи. Наконец жизнь его прервалась в последнем, ужебезгласном, порыве страдания. Труп его был страшен. Ничего тоже не моглинайти от огромных его богатств; но, увидевши изрезанные куски тех высокихпроизведений искусства, которых цена превышала миллионы, поняли ужасное ихупотребление
Часть II
Множество карет, дрожек и колясок стояло перед подъездом дома, вкотором производилась аукционная продажа вещей одного из тех богатыхлюбителей искусств, которые сладко продремали всю жизнь свою, погруженные взефиры и амуры, которые невинно прослыли меценатами и простодушно издержалидля этого миллионы, накопленные их основательными отцами, а часто дажесобственными прежними трудами. Таких меценатов, как известно, теперь уженет, и наш ХIХ век давно уже приобрел скучную физиономию банкира,наслаждающегося своими миллионами только в виде цифр, выставляемых набумаге. Длинная зала была наполнена самою пестрою толпой посетителей,налетевших, как хищные птицы на неприбранное тело. Тут была целая флотилиярусских купцов из Гостиного двора и даже толкучего рынка, в синих немецкихсюртуках. Вид их и выраженье лиц были здесь как-то тверже, вольнее и неозначались той приторной услужливостью, которая так видна в русском купце,
