Школьная библиотека

Мишки, пожалуй, и не справиться с делом. Какова-то будет ночь?.. Онпосмотрел на небо и вдоль по улице.

Шагах в шести от него, у тротуара, на мостовой, прислонясь спиной ктумбочке, сидел молодой парень в синей пестрядинной рубахе, в таких жештанах, в лаптях и в оборванном рыжем картузе. Около него лежала маленькаякотомка и коса без черенка, обернутая в жгут из соломы, аккуратноперекрученный веревочкой. Парень был широкоплеч, коренаст, русый, сзагорелым и обветренным лицом и с большими голубыми глазами, смотревшими наЧелкаша доверчиво и добродушно.

Челкаш оскалил зубы, высунул язык и, сделав страшную рожу, уставился нанего вытаращенными глазами.

Парень, сначала недоумевая, смигнул, но потом вдруг расхохотался, крикнулсквозь смех: "Ах, чудак!" - и, почти не вставая с земли, неуклюжеперевалился от своей тумбочки к тумбочке Челкаша, волоча свою котомку попыли и постукивая пяткой косы о камни.

- Что, брат, погулял, видно, здорово!.. - обратился он к Челкашу, дернувего штанину.

- Было дело, сосунок, было этакое дело! - улыбаясь, сознался Челкаш. Емусразу понравился этот здоровый добродушный парень с ребячьими светлымиглазами. - С косовицы, что ли?

- Как же!.. Косили версту - выкосили грош. Плохи дела-то! Нар-роду уйма! Голодающий этот самый приплелся, - цену сбили, хоть не берись! Шестьгривен в Кубани платили. Дела!.. А раньше-то, говорят, три целковых цена,четыре, пять!..

- Раньше!.. Раньше-то за одно погляденье на русского человека там тр°шнуплатили. Я вот годов десять тому назад этим самым и промышлял. Придешь встаницу - русский, мол, я! Сейчас тебя поглядят, пощупают, подивуются и получи три рубля! Да напоят, накормят. И живи сколько хочешь!

Парень, слушая Челкаша, сначала широко открыл рот, выражая на круглойфизиономии недоумевающее восхищение, но потом, поняв, что оборванец врет,шлепнул губами и захохотал. Челкаш сохранял серьезную мину, скрывая улыбку всвоих усах.

- Чудак, говоришь будто правду, а я слушаю да верю... Нет, ей-богу,раньше там...

- Ну, а я про что? Ведь и я говорю, что, мол, там раньше...

- Поди ты!.. - махнул рукой парень. - Сапожник, что ли? Али портной?.

Ты-то?

- Я-то? - переспросил Челкаш и, подумав, сказал: - Рыбак я...

- Рыба-ак! Ишь ты! Что же, ловишь рыбу?..

- Зачем рыбу? Здешние рыбаки не одну рыбу ловят. Больше утопленников,старые якорья, потонувшие суда - все! Удочки такие есть для этого...

- Ври, ври!.. Из тех, может, рыбаков, которые про себя поют:

Мы закидывали сети

По сухим берегам

Да по амбарам, по клетям!.

- А ты видал таких? - спросил Челкаш, с усмешкой поглядывая на него.

- Нет, видать где же! Слыхал...

- Нравятся?

- Они-то? Как же!.. Ничего ребята, вольные, свободные...

- А что тебе - свобода?.. Ты разве любишь свободу?

- Да ведь как же? Сам себе хозяин, пошел - куда хошь, делай - что хошь..

Еще бы! Коли сумеешь себя в порядке держать, да на шее у тебя камней нет, первое дело! Гуляй знай, как хошь, бога только помни...

Челкаш презрительно сплюнул и отвернулся от парня.

- Сейчас вот мое дело... - говорил тот. - Отец у меня - умер, хозяйство малое, мать-старуха, земля высосана, - что я должен делать? Жить - надо. Акак? Неизвестно. Пойду я в зятья в хороший дом. Ладно. Кабы выделилидочь-то!.. Нет ведь - тесть-дьявол не выделит. Ну, и буду я ломать нанего... долго... Года! Вишь, какие дела-то! А кабы мне рублей ста полторазаробить, сейчас бы я на ноги встал и - Антипу-то - на-кося, выкуси! Хошьвыделить Марфу? Нет? Не надо! Слава богу, девок в деревне не одна она. И былбы я, значит, совсем свободен, сам по себе... Н-да! - Парень вздохнул. - Атеперь ничего не поделаешь иначе, как в зятья идти. Думал было я: вот, мол,на Кубань-то пойду, рублев два ста тяпну, - шабаш! барин!.. АН не выгорело

Ну и пойдешь в батраки... Своим хозяйством не исправлюсь я, ни в каком разе!Эхе-хе!..

Парню сильно не хотелось идти в зятья. У него даже лицо печальнопотускнело. Он тяжело заерзал на земле.

Челкаш спросил:

- Теперь куда ж ты?

- Да ведь - куда? известно, домой.

- Ну, брат, мне это неизвестно, может, ты в Турцию собрался.

- В Ту-урцию!.. - протянул парень. - Кто ж это туда ходит изправославных? Сказал тоже!..

- Экой ты дурак! - вздохнул Челкаш и снова отворотился от собеседника. Внем этот здоровый деревенский парень что-то будил...

Смутно, медленно назревавшее, досадливое чувство копошилось где-тоглубоко и мешало ему сосредоточиться и обдумать то, что нужно было сделать вэту ночь.

Обруганный парень бормотал что-то вполголоса, изредка бросая на босякакосые взгляды. У него смешно надулись щеки, оттопырились губы и суженныеглаза как-то чересчур часто и смешно помаргивали. Он, очевидно, не ожидал,что его разговор с этим усатым оборванцем кончится так быстро и обидно.

Оборванец не обращал больше на него внимания. Он задумчиво посвистывал,сидя на тумбочке и отбивая по ней такт голой грязной пяткой.

Парню хотелось поквитаться с ним.

- Эй ты, рыбак! Часто это ты запиваешь-то? - начал было он, но в этот жемомент рыбак быстро обернул к нему лицо, спросив его:

- Слушай, сосун! Хочешь сегодня ночью работать со мной? Говори скорей!

- Чего работать? - недоверчиво спросил парень.

- Ну, чего!.. Чего заставлю... Рыбу ловить поедем. Грести будешь...

- Так... Что же? Ничего. Работать можно. Только вот... не влететь бы вочто с тобой. Больно ты закомурист... темен ты...

Челкаш почувствовал нечто вроде ожога в груди и с холодной злобойвполголоса проговорил:

- А ты не болтай, чего не смыслишь. Я те вот долбану по башке, тогда утебя в ней просветлеет...

Он соскочил с тумбочки, дернул левой рукой свой ус, а правую сжал втвердый жилистый кулак и заблестел глазами.

Парень испугался. Он быстро оглянулся вокруг и, робко моргая, тожевскочил с земли. Меряя друг друга глазами, они молчали.

- Ну? - сурово спросил Челкаш. Он кипел и вздрагивал от оскорбления,нанесенного ему этим молоденьким теленком, которого он во время разговора сним презирал, а теперь сразу возненавидел за то, что у него такие чистыеголубые глаза, здоровое загорелое лицо, короткие крепкие руки, за то, что онимеет где-то там деревню, дом в ней, за то, что его приглашает в зятьязажиточный мужик, - за всю его жизнь прошлую и будущую, а больше всего зато, что он, этот ребенок по сравнению с ним, Челкашем, смеет любить свободу,которой не знает цены и которая ему не нужна. Всегда неприятно видеть, чточеловек, которого ты считаешь хуже и ниже себя, любит или ненавидит то же,что и ты, и, таким образом, становится похож на тебя.

Парень смотрел на Челкаша и чувствовал в нем хозяина.

- Ведь я... не прочь... - заговорил он. - Работы ведь и ищу. Мне всеравно, у кого работать, у тебя или у другого. Я только к тому сказал, что непохож ты на рабочего человека, - больно уж тово... драный. Ну, я ведь знаю,чтаFDто со всяким может быть. Господи, рази я не видел пьяниц! Эх,сколько!.. да еще и не таких, как ты.

- Ну, ладно, ладно! Согласен? - уже мягче переспросил Челкаш.

- Я-то? Аида!.. с моим удовольствием! Говори цену.

- Цена у меня по работе. Какая работа будет. Какой улов, значит..

Пятитку можешь получить. Понял?

Но теперь дело касалось денег, а тут крестьянин хотел быть точным итребовал той же точности от нанимателя. У парня вновь вспыхнуло недоверие иподозрительность.

- Это мне не рука, брат! Челкаш вошел в роль:

- Не толкуй, погоди! Идем в трактир!

И они пошли по улице рядом друг с другом, Челкаш - с важной минойхозяина, покручивая усы, парень - с выражением полной готовностиподчиниться, но все-таки полный недоверия и боязни.

- А как тебя звать? - спросил Челкаш.

- Гаврилом! - ответил парень.

Когда они пришли в грязный и закоптелый трактир, Челкаш, подойдя кбуфету, фамильярным тоном завсегдатая заказал бутылку водки, щей, поджаркуиз мяса, чаю и, перечислив требуемое, коротко бросил буфетчику:

"В долг все!" - на что буфетчик молча кивнул головой. Тут Гаврила сразупреисполнился уважения к своему хозяину, который, несмотря на свой виджулика, пользуется такой известностью и доверием.

- Ну, вот мы теперь закусим и поговорим толком. Пока ты посиди, а я схожукое-куда.

Он ушел. Гаврила осмотрелся кругом. Трактир помещался в подвале; в нембыло сыро, темно, и весь он был полон удушливым запахом перегорелой водки,табачного дыма, смолы и еще чего-то острого. Против Гаврилы, за другимстолом, сидел пьяный человек в матросском костюме, с рыжей бородой, весь вугольной пыли и смоле. Он урчал, поминутно икая, песню, всю из каких-топерерванных и изломанных слов, то страшно шипящих, то гортанных. Он был,очевидно, не русский.

Сзади его поместились две молдаванки; оборванные, черноволосые,загорелые, они тоже скрипели песню пьяными голосами