Школьная библиотека

палубе, где три темных бородатых фигуры, оживленно болтая друг с другом настранном сюсюкающем языке, смотрели за борт в лодку Челкаша. Четвертый,завернутый в длинную хламиду, подошел к нему и молча пожал ему руку, потомподозрительно оглянул Гаврилу.

- Припаси к утру деньги, - коротко сказал ему Челкаш. - А теперь я спатьиду. Гаврила, идем! Есть хочешь?

- Спать бы... - ответил Гаврила и через пять минут храпел, а Челкаш, сидярядом с ним, примерял себе на ногу чей-то сапог и, задумчиво сплевывая всторону, грустно свистел сквозь зубы. Потом он вытянулся рядом с Гаврилой,заложив руки под голову, поводя усами.

Барка тихо покачивалась на игравшей воде, где-то поскрипывало деревожалобным звуком, дождь мягко сыпался на палубу, и плескались волны оборта... Все было грустно и звучало, как колыбельная песнь матери, неимеющей надежд на счастье своего сына...

Челкаш, оскалив зубы, приподнял голову, огляделся вокруг и, прошептавчто-то, снова улегся... Раскинув ноги, он стал похож на большие ножницы

III

Он проснулся первым, тревожно оглянулся вокруг, сразу успокоился ипосмотрел на Гаврилу, еще спавшего. Тот сладко всхрапывал и во сне улыбалсячему-то всем своим детским, здоровым, загорелым лицом. Челкаш вздохнул иполез вверх по узкой веревочной лестнице. В отверстие трюма смотрелсвинцовый кусок неба. Было светло, но по-осеннему скучно и серо.

Челкаш вернулся часа через два. Лицо у него было красно, усы лихозакручены кверху. Он был одет в длинные крепкие сапоги, в куртку, в кожаныештаны и походил на охотника. Весь его костюм был потерт, но крепок, и оченьшел к нему, делая его фигуру шире, скрадывая его костлявость и придавая емувоинственный вид.

- Эй, теленок, вставай!.. - толкнул он ногой Гаврилу. Тот вскочил и, неузнавая его со сна, испуганно уставился на него мутными глазами. Челкашзахохотал.

- Ишь ты какой!.. - широко улыбнулся наконец Гаврила. - Барином стал!

- У нас это скоро. Ну и пуглив же ты! Сколько раз умирать-то вчера ночьюсобирался?

- Да ты сам посуди, впервой я на такое дело! Ведь можно было душузагубить на всю жизнь!

- Ну, а еще раз поехал бы? а?

- Еще?.. Да ведь это - как тебе сказать? Из-за какой корысти?.. вот что!

- Ну ежели бы две радужных?

- Два ста рублев, значит? Ничего... Это можно...

- Стой! А как душу-то загубишь?..

- Да ведь, может... и не загубишь! - улыбнулся Гаврила. - Не загубишь, ачеловеком на всю жизнь сделаешься. Челкаш весело хохотал.

- Ну, ладно! будет шутки шутить. Едем на берег... И вот они снова влодке. Челкаш на руле, Гаврила на веслах. Над ними небо, серое, ровнозатянутое тучами, и лодкой играет мутно-зеленое море, шумно подбрасывая еена волнах, пока еще мелких, весело бросающих в борта светлые, соленыебрызги. Далеко по носу лодки видна желтая полоса песчаного берега, а закормой уходит вдаль море, изрытое стаями волн, убранных пышной белой пеной

Там же, вдали, видно много судов; далеко влево - целый лес мачт и белыегруды домов города. Оттуда по морю льется глухой гул, рокочущий и вместе сплеском волн создающий хорошую, сильную музыку... И на все наброшена тонкаяпелена пепельного тумана, отдаляющего предметы друг от друга...

- Эх, разыграется к вечеру-то добре! - кивнул Челкаш голо2ой на море.

- Буря? - спросил Гаврила, мощно бороздя волны веслами. Он был уже мокр сголовы до ног от этих брызг, разбрасываемых по морю ветром.

- Эге!.. - подтвердил Челкаш. Гаврила пытливо посмотрел на него...

- Ну, сколько ж тебе дали? - спросил он наконец, видя, что Челкаш несобирается начать разговора.

- Вот! - сказал Челкаш, протягивая Гавриле что-то, вынутое из кармана.

Гаврила увидал пестрые бумажки, и все в его глазах приняло яркие,радужные оттенки.

- Эх!.. А я ведь думал: врал ты мне!.. Это - сколько?

- Пятьсот сорок!

- Л-ловко!.. - прошептал Гаврила, жадными глазами провожая пятьсот сорок,снова спрятанные в карман. - Э-эх-ма!.. Кабы этакие деньги!.. - И онугнетенно вздохнул.

- Гульнем мы с тобой, парнюга! - с восхищением вскрикнул Челкаш. - Эх,хватим... Не думай, я тебе, брат, отделю... Сорок отделю! а? Доволен?Хочешь, сейчас дам?

- Коли не обидно тебе - что же? Я приму! Гаврила весь трепетал отожидания, острого, сосавшего ему грудь.

- Ах ты, чертова кукла! Приму! Прими, брат, пожалуйста! Очень я тебяпрошу, прими! Не знаю я, куда мне такую кучу денег девать! Избавь ты меня,прими-ка, на!..

Челкаш протянул Гавриле несколько бумажек. Тот взял их дрожащей рукой,бросил весла и стал прятать куда-то за пазуху, жадно сощурив глаза, шумновтягивая в себя воздух, точно пил что-то жгучее. Челкаш с насмешливойулыбкой поглядывал на него. А Гаврила уже снова схватил весла и греб нервно,торопливо, точно пугаясь чего-то и опустив глаза вниз. У него вздрагивалиплечи и уши.

- А жаден ты!.. Нехорошо... Впрочем, что же?.. Крестьянин... - задумчивосказал Челкаш.

- Да ведь с деньгами-то что можно сделать!.. - воскликнул Гаврила, вдругвесь вспыхивая страстным возбуждением. И он отрывисто, торопясь, точнодогоняя свои мысли и с лету хватая слова, заговорил о жизни в деревне сденьгами и без денег. Почет, довольство, веселье!..

Челкаш слушал его внимательно, с серьезным лицом и с глазами, сощуреннымикакой-то думой. По временам он улыбался довольной улыбкой.

- Приехали! - прервал он речь Гаврилы.

Волна подхватила лодку и ловко ткнула ее в песок.

- Ну, брат, теперь кончено. Лодку нужно вытащить подальше, чтобы несмыло. Придут за ней. А мы с тобой - прощай!.. Отсюда до города верствосемь. Ты что, опять в город вернешься? а?

На лице Челкаша сияла добродушно-хитрая улыбка, и весь он имел видчеловека, задумавшего нечто весьма приятное для себя и неожиданное дляГаврилы. Засунув руку в карман, он шелестел там бумажками.

- Нет... я... не пойду... я... - Гаврила задыхался и давился чем-то.

Челкаш посмотрел на него.

- Что это тебя корчит? - спросил он.

- Так... - Но лицо Гаврилы то краснело, то делалось серым, и он мялся наместе, не то желая броситься на Челкаша, не то разрываемый иным желанием,исполнить которое ему было трудно.

Челкашу стало не по себе при виде такого возбуждения в этом парне. Онждал, чем оно разразится.

Гаврила начал как-то странно смеяться смехом, похожим на рыдание. Головаего была опущена, выражения его лица Челкаш не видал, смутно видны былитолько уши Гаврилы, то красневшие, то бледневшие.

- Ну тя к черту! - махнул рукой Челкаш. - Влюбился ты в меня, что ли?Мнется, как девка!.. Али расставанье со мной тошно? Эй, сосун! Говори, чтоты? А то уйду я!..

- Уходишь?! - звонко крикнул Гаврила.

Песчаный и пустынный берег дрогнул от его крика, и намытые волнами моряжелтые волны песку точно всколыхнулись. Дрогнул и Челкаш. Вдруг Гавриласорвался с своего места, бросился к ногам Челкаша, обнял их своими руками идернул к себе. Челкаш пошатнулся, грузно сел на песок и, скрипнув зубами,резко взмахнул в воздухе своей длинной рукой, сжатой в кулак. Но он не успелударить, остановленный стыдливым и просительным шепотом Гаврилы:

- Голубчик!.. Дай ты мне эти деньги! Дай, Христа ради! Что они тебе?.

Ведь в одну ночь - только в ночь... А мне - года нужны... Дай - молиться затебя буду! Вечно - в трех церквах - о спасении души твоей!.. Ведь ты их наветер... а я бы - в землю! Эх, дай мне их! Что в них тебе?.. Али тебедорого? Ночь одна - и богат! Сделай доброе дело! Пропащий ведь ты... Неттебе пути... А я бы - ох! Дай ты их мне!

Челкаш, испуганный, изумленный и озлобленный, сидел на песке, откинувшисьназад и упираясь в него руками, сидел, молчал и страшно таращил глаза напарня, уткнувшегося головой в его колени и шептавшего, задыхаясь, своимольбы. Он оттолкнул его, наконец, вскочил на ноги и, сунув руку в карман,бросил в Гаврилу бумажки.

- На! Жри... - крикнул он, дрожа от возбуждения, острой жалости иненависти к этому жадному рабу. И, бросив деньги, он почувствовал себягероем.

- Сам я хотел тебе больше дать. Разжалобился вчера я, вспомнил деревню..

Подумал: дай помогу парню. Ждал я, что ты сделаешь, попросишь - нет? А ты..

Эх, войлок! Нищий!.. Разве из-за денег можно так истязать себя? Дурак!Жадные черти!.. Себя не помнят... За пятак себя продаете!..

- Голубчик!.. Спаси Христос тебя! Ведь это теперь у меня что?.. ятеперь... богач!.. - визжал Гаврила в восторге, вздрагивая и пряча деньги запазуху. - Эх ты, милый!.. Вовек не забуду!.. Никогда!.. И жене и детямзакажу - молись!

Челкаш слушал его радостные вопли, смотрел на сиявшее, искаженноевосторгом жадности лицо и чувствовал, что он - вор, гуляка, оторванный отвсего родного - никогда не будет таким жадным, низким, не помнящим себя

Никогда не станет таким!.. И эта мысль и ощущение, наполняя его сознаниемсвоей свободы, удерживали его около Гаврилы на пустынном морском берегу.

- Осчастливил ты меня! - кричал Гаврила и, схватив руку Челкаша, тыкал ею