Школьная библиотека

В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульскихдорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, кдлинной избе, в одной связи которой была казенная почтоваястанция, а в другой частная горница, где можно было отдохнутьили переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатилзакиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройкадовольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. Накозлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанномармяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой,похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный стариквоенный в большом картузе и в николаевской серой шинели сбобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белымиусами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородоку него был пробрит и вся наружность имела то сходство сАлександром II, которое столь распространено было среди военныхв пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий ивместе с тем усталый.....

-- Это ничего не значит.

-- Как не значит! Кому ж не хочется получше пожить! Если ссовестью давать, худого мало. И она, говорят, справедлива наэто. Но крута! Не отдал вовремя -- пеняй на себя.

-- Да, да, пеняй на себя... Погоняй, пожалуйста, как бы неопоздать нам к поезду...

Низкое солнце желто светило на пустые поля, лошади ровношлепали по лужам. Он глядел на мелькавшие подковы, сдвинувчерные брови, и думал:

"Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И нелучшие, а истинно волшебные! "Кругом шиповник алый цвел, стоялитемных лип аллеи.....

разверзались волшебные зеленые бездны и раскалывались внебесных высотах допотопные удары грома. Тогда в лесахпросыпались и мяукали орлята, ревел барс, тявкали чекалки..

Раз к нашему освещенному окну сбежалась целая стая их, -- онивсегда сбегаются в такие ночи к жилью, -- мы открыли окно исмотрели на них сверху, а они стояли под блестящим ливнем итявкали, просились к нам... Она радостно плакала, глядя на них

Он искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой деньпо приезде в Сочи, он купался утром в море, потом брился, наделчистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостиницена террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе сшартрезом, не спеша выкурил сигару.....

-- Почему грозная?

-- А потому, что потаенная, когда лишь алектор, петух,по-нашему, да еще нощной вран, сова, может не спать. Тут самгосподь землю слушает, самые главные звезды начинают играть,проруби мерзнут по морям и рекам.

-- А что ж ты сама не спишь по ночам?

-- И я, сударь, сколько надобно сплю. Старому человекумного ли сна полагается? Как птице на ветке.

-- Ну, ложись, только доскажи мне про этого волка.

-- Да ведь это дело темное, давнее, сударь, -- может,баллада одна.

-- Как ты сказала?

-- Баллада, сударь.....

низкой чернильной грядой леса, еще гуще и мрачней чернела туча,широко и зловеще вспыхивало красное пламя -- и Красильщиковшагнул в сенцы, нашарил в темноте дверь в горницу. Но горницабыла темна и тиха, только где-то постукивали рублевые часы настене. Он хлопнул дверью, повернул налево, нашарил и отворилдругую, в избу: опять никого, одни мухи сонно и недовольнозагудели в жаркой темноте на потолке.

-- Как подохли! -- вслух сказал он -- и тотчас услыхалскорый и певучий, полудетский голос соскользнувшей в темноте снар Степы, дочери хозяина:

-- Это вы, Василь Ликсеич? А я тут одна, стряпухапоругалась с палашей и ушла домой, а папаша взяли работника иуехали по делу в город, вряд ли и вернутся нынче.....

серых ботиках, смотрит в упор, глаза цвета желудя, на длинныхресницах, на лице и на волосах под шляпкой блестят капли дождяи снега; смотрит и говорит:

-- Я консерваторка, Муза Граф. Слышала, что вы интересныйчеловек, и пришла познакомиться. Ничего не имеете против?

Довольно удивленный, я ответил, конечно, любезностью:

-- Очень польщен, милости прошу. Только долженпредупредить, что слухи, дошедшие до вас, вряд ли правильны:ничего интересного во мне, кажется, нет.

-- Во всяком случае, дайте мне войти, не держите меняперед дверью, -- сказала она, все так же прямо смотря на меня

-- Польщены, так принимайте.....

-- Викентий Викентич!

И он бесшумно, в валенках, появился на пороге кабинета,освещенного тоже только луной в тройное окно.

-- Ах, это вы... Входите, входите, пожалуйста... А я, каквидите, сумерничаю, коротаю вечер без огня...

Я вошел и сел на бугристый диван.

-- Представьте себе. Муза куда-то исчезла...

Он промолчал. Потом почти неслышным голосом:

-- Да, да, я вас понимаю...

-- То есть, что вы понимаете?

И тотчас, тоже бесшумно, тоже в валенках, с шалью наплечах, вышла из спальни, прилегавшей к кабинету, Муза.....

радостным испугом встретил блеск твоих ждущих глаз.

И мы сидели, сидели в каком-то недоумении счастья. Однойрукой я обнимал тебя, слыша биение твоего сердца, в другойдержал твою руку, чувствуя через нее всю тебя. И было уже такпоздно, что даже и колотушки не было слышно, -- лег где-нибудьна скамье и задремал с трубкой в зубах старик, греясь вмесячном свете. Когда я глядел вправо, я видел, как высоко ибезгрешно сияет над двором месяц и рыбьим блеском блестит крышадома. Когда глядел влево, видел заросшую сухими травамидорожку, пропадавшую под другими яблонями, а за ними низковыглядывавшую из-за какого-то другого сада одинокую зеленуюзвезду, теплившуюся бесстрастно и вместе с тем выжидательно,что-то беззвучно говорившую.....

Истеричка, должно быть.

-- Возможно. Тем более, что лицом была похожа на мать, амать, родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-товроде черной меланхолии. Выходила только к столу. Выйдет, сядети молчит, покашливает, не поднимая глаз, и все перекладывает тонож, то вилку. Если же вдруг заговорит, то так неожиданно игромко, что вздрогнешь.

-- А отец?

-- Тоже молчаливый и сухой, высокий; отставной военный

Прост и мил был только их мальчик, которого я репетировал.

Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, ипожелал покойной ночи.....

это уже прошлое. Нынче вечером, как все улягутся, ступай опятьтуда и жди меня. Только выйди из дому как можно осторожнее -мама за каждым шагом моим следит, ревнива до безумия.

Ночью она пришла на берег с пледом на руке. От радости онвстретил ее растерянно, только спросил:

-- А плед зачем?

-- Какой глупый. Нам же будет холодно. Ну, скорей садись игреби к тому берегу...

Всю дорогу они молчали. Когда подплыли к лесу на тойстороне, она сказала:

-- Ну вот. Теперь иди ко мне. Где плед? Ах, он подо мной

Прикрой меня, я озябла, и садись.....