Школьная библиотека

обнять его даже и при последнем прощании. Право, некоторые у нас так иостались в уверенности, что негодяй просто насмеялся над всеми, а болезнь это что-нибудь так. Заехал он и к Липутину

- Скажите, - спросил он его, - каким образом вы могли заране угадать то,что я скажу о вашем уме, и снабдить Агафью ответом?- А таким образом, - засмеялся Липутин, - что ведь и я вас за умногочеловека почитаю, а потому и ответ ваш заране мог предузнать

- Вс¬-таки замечательное совпадение. Но однако позвольте, вы стало быть заумного же человека меня почитали, когда присылали Агафью, а не засумасшедшего?- За умнейшего и рассудительнейшего, а только вид такой подал, будто верюпро то, что вы не в рассудке.....

слышно, и гордячка, но зато уже настоящая аристократка, а не то что"какая-нибудь наша несчастная Варвара Петровна". Всем откудова-то былодостоверно известно, с подробностями, что новая губернаторша и ВарвараПетровна уже встречались некогда в свете и расстались враждебно, так чтоодно уже напоминание о г-же фон-Лембке производит будто бы на ВарваруПетровну впечатление болезненное. Бодрый и победоносный вид ВарварыПетровны, презрительное равнодушие, с которым она выслушала о мнениях нашихдам и о волнении общества, воскресили упавший дух робевшего СтепанаТрофимовича и мигом развеселили его.....

- Кармазинов, нувеллист?- Ну да, писатель, чего вы удивляетесь? Конечно, он сам себя почитаетвеликим. Надутая тварь! Она с ним вместе приедет, а теперь там с нимносится. Она намерена что-то завести здесь, литературные собрания какие-то

Он на месяц приедет, последнее имение продавать здесь хочет. Я чуть было невстретилась с ним в Швейцарии и очень того не желала. Впрочем надеюсь, чтоменя-то он удостоит узнать. В старину ко мне письма писал, в доме бывал. Ябы желала, чтобы вы получше одевались, Степан Трофимович; вы с каждым днемстановитесь так неряшливы.....

убеждений ему всего тяжелее было бы расстаться с этим. Предчувствовал ли онв тот вечер, какое колоссальное испытание готовилось ему в таком близкомбудущем?VI

Приступлю теперь к описанию того, отчасти забавного случая, с которого, понастоящему, и начинается моя хроника

В самом конце августа возвратились наконец и Дроздовы. Появление ихнемногим предшествовало приезду давно ожидаемой всем городом родственницыих, нашей новой губернаторши, и вообще произвело замечательное впечатлениев обществе. Но обо всех этих любопытных событиях скажу после; теперь жеограничусь лишь тем, что Прасковья Ивановна привезла так нетерпеливоожидавшей ее Варваре Петровне одну самую хлопотливую загадку: Nicolasрасстался с ними еще в июле и, встретив на Рейне графа К.....

мямля, жесток, эгоист, низкие привычки, но ты его цени, во-первых ужпотому, что есть и гораздо хуже. Ведь не за мерзавца же какого я тебя сбытьс рук хочу, ты уж не подумала ли чего? А главное, потому что я прошу,потому и будешь ценить, - оборвала она вдруг раздражительно, - слышишь? Чтоже ты уперлась?Даша вс¬ молчала и слушала

- Стой, подожди еще. Он баба - но ведь тебе же лучше. Жалкая, впрочем,баба; его совсем не стоило бы любить женщине. Но его стоит за беззащитностьего любить, и ты люби его за беззащитность. Ты ведь меня понимаешь?Понимаешь?Даша кивнула головой утвердительно

- Я так и знала, меньше не ждала от тебя.....

- Ма bonne amie!.. - слабо крикнул он ей навстречу

- Вы одни, я рада: терпеть не могу ваших друзей! Как вы всегда накурите;господи, что за воздух! Вы и чай не допили, а на дворе двенадцатый час!Ваше блаженство - беспорядок! Ваше наслаждение - сор! Что это заразорванные бумажки на полу? Настасья, Настасья! Что делает ваша Настасья?Отвори, матушка, окна, форточки, двери, вс¬ настежь. А мы в залу пойдемте;я к вам за делом. Да подмети ты хоть раз в жизни, матушка!- Сорят-с! - раздражительно-жалобным голоском пропищала Настасья

- А ты мети, пятнадцать раз в день мети! Дрянная у вас зала (когда вышли взалу).....

университете, лет шесть тому назад, он слонялся в Петербурге без дела

Вдруг получилось у нас известие, что он участвовал в составлении какой-топодметной прокламации и притянут к делу. Потом, что он очутился вдруг заграницей, в Швейцарии, в Женеве, - бежал, чего доброго

- Удивительно мне это, - проповедывал нам тогда Степан Трофимович, сильносконфузившийся, - Петруша c'est une si pauvre t[ECIRC]te! Он добр,благороден, очень чувствителен, и я так тогда, в Петербурге, порадовался,сравнив его с современною молодежью, но c'est un pauvre sire tout dem[ECIRC]me.....

что я давно уже угадал про себя эту главную тайну его и видел вс¬ насквозь

По глубочайшему тогдашнему моему убеждению, обнаружение этой тайны, этойглавной заботы Степана Трофимовича, не прибавило бы ему чести, и потому я,как человек еще молодой, несколько негодовал на грубость чувств его и нанекрасивость некоторых его подозрений. Сгоряча, - и признаюсь, от скукибыть конфидентом, - я, может быть, слишком обвинял его. По жестокости моейя добивался его собственного признания предо мною во всем, хотя впрочем идопускал, что признаваться в иных вещах пожалуй и затруднительно.....

С год тому назад я читал в журнале статью его, написанную с страшноюпретензией на самую наивную поэзию и при этом на психологию. Он описывалгибель одного парохода, где-то у английского берега, чему сам былсвидетелем и видел, как спасали погибавших и вытаскивали утопленников. Всястатья эта, довольно длинная и многоречивая, написана была единственно сцелию выставить себя самого. Так и читалось между строками: "Интересуйтесьмною, смотрите, каков я был в эти минуты. Зачем вам это море, буря, скалы,разбитые щепки корабля? Я ведь достаточно описал вам вс¬ это моим могучимпером.....

поколение великодушием!.. Подлец я или нет, милостивый государь? - заключилон вдруг, грозно смотря на меня, как будто я-то и считал его подлецом

Я попросил его выпить воды; я еще не видал его в таком виде. Вс¬ время,пока говорил, он бегал из угла в угол по комнате, но вдруг остановилсяпредо мной в какой-то необычайной позе

- Неужели вы думаете, - начал он опять с болезненным высокомерием,оглядывая меня с ног до головы, - неужели вы можете предположить, что я,Степан Верховенский, не найду в себе столько нравственной силы, чтобы, взявмою коробку, - нищенскую коробку мою! - и взвалив ее на слабые плечи, выйтиза ворота и исчезнуть отсюда навеки, когда того потребует честь и великийпринцип независимости? Степану Верховенскому не в первый раз отражатьдеспотизм великодушием, хотя бы и деспотизм сумасшедшей женщины, то-естьсамый обидный и жестокий деспотизм, какой только может осуществиться насвете, несмотря на то, что вы сейчас, кажется, позволили себе усмехнутьсясловам моим, милостивый государь мой! О, вы не верите, что я смогу найти всебе столько великодушия, чтобы суметь кончить жизнь у купца гувернером илиумереть с голоду под забором! Отвечайте, отвечайте немедленно: верите выили не верите?Но я смолчал нарочно.....